RUSSIAN FATE : A memoir that I’ll never write. From the archives of Stephen F. Cohen / Editors Katrina vanden Heuvel and Gennady Bor-dyugov. – М.: Probel-2000, 2023. – 388 с. : il. – (AIRO-XXI – First Publi-cation Series).
РУССКАЯ СУДЬБА : Воспоминания, которые я никогда не напишу. Из архива Стивена Коэна / Сост. Катрина ванден Хювел и Геннадий Бордюгов. – М.: Пробел-2000, 2023. – 388 с. : ил. – (Серия «АИРО-XXI – Первая публикация»).
ISBN 978-5-98604-919-9
Эту книгу вы можете заказать по телефону
+7 (916) 619-01-35
или по электронной почте
Данный адрес e-mail защищен от спам-ботов, Вам необходимо включить Javascript для его просмотра.
СОДЕРЖАНИЕ
Ненаписанные воспоминания Стивена Коэна
Предисловие
I. О ПОЛИТИЧЕСКОЙ БИОГРАФИИ Н.И. БУХАРИНА, ИСТОРИИ РОССИИ И МЕТОДАХ НАУЧНОГО ИССЛЕДОВАНИЯ
II. ПРОФЕССОР, НАСТАВНИК, ЛЕКТОР
III. ОБ АМЕРИКАНСКОЙ ПОЛИТИКЕ В ОТНОШЕНИИ РОССИИ И РОССИЙСКО-АМЕРИКАНСКИХ ОТНОШЕНИЯХ
IV. CУДЬБА И ПАМЯТЬ
V. ЭПИЛОГ
CONTENTS
Stephen Cohen’s Never Written Memoirs:
A Foreword
I. ABOUT NIKOLAI BUKHARIN’S POLITICAL BIOGRAPHY, HISTORY OF RUSSIA, AND SCHOLARLY METHODS
II. A PROFESSOR, A MENTOR, A LECTURER
III. ABOUT U.S. RUSSIA POLICIES AND RUSSIAN-AMERICAN RELATIONS
IV. FATE AND MEMORY
V. EPILOGUE
Stephen Cohen’s Never Written Memoirs:
A Foreword
This book is a collection of unique documents from the personal archive of American historian and Russianist Stephen Cohen: His letters to friends and colleagues in the Soviet Union and Russia, notes on and sketches of future writings, accounts of him and his work by those in the US and Russia. Documents are published in chronological order, the earliest from the period of perestroika when Cohen’s biography of Nikolai Bukharin was published in the Soviet Union, and the most recent material from after his death.
This collection traces the trajectory of Cohen’s scholarly career which began – at least in Russia – with the 1988 publication of the Russian-language edition of his biography of Bukharin. It is therefore quite logical that this collection opens with Steve’s extensive correspondence with his Russian friends and colleagues regarding preparation of that edition. Their correspondence shows the book was considered by the Soviet side as not only a scholarly project dealing with the restoration of historical truth and the revision of dogmatic views – but rather as an important political project.
As a result of this correspondence, one understands that Cohen’s view of the Bukharinist concept of reform, an alternative to Stalinist socialism, was an integrated and clear program for building a humane, non-capitalist system. The program took revolutionary experience and the legacy of Marxism-Leninism into account but also acknowledged other sources. Cohen’s deep insight into the Soviet realities of the 1920–30s, his knowledge of historical sources unfamiliar (then) to many readers, his feeling for the political atmosphere of the era, were critically important. It would not be an exaggeration to say Stephen Cohen's biography remains the most important, internationally acclaimed study of Nikolai Bukharin. Without it, the historiography of the Soviet interwar period would be impossible to imagine.
Extremely interesting are notes Stephen Cohen made to himself at significant moments of recent history. For instance, in 2009 – for events with readers of his book Soviet Fates and Lost Alternatives. It is worth noting his insights on the eve of President Barack Obama’s visit to Moscow and his summit with Russia’s President Dmitry Medvedev. In his notes, Stephen makes his central argument – in one way or another set forth in many works: That there were real alternatives to what had happened in the Soviet past. Cohen makes the case that Bukharin’s model of socialism, and not Stalin’s, could well have succeeded. And he goes further – he challenges popular opinions that Mikhail Gorbachev’s failure was inevitable; that the Soviet system was unreformable; and that the Soviet Union «collapsed» in 1991.
But the end of the Soviet Union did not limit Cohen’s scholarship. Quite the contrary. Soviet history serves in his books as a kind of «launchpad» for jumping to the main topic – present-day history. He reveals unpopular, and for the Russian audience, a somewhat unexpected interpretation of the end of the cold war. He argues it was ended by Mikhail Gorbachev and two American presidents, Ronald Reagan and George H.W. Bush, at the very end of the1980s, by mutual agreements, «without any winners or losers». And it was only after the break-up of the Soviet Union that the United States decided it had won the Cold War.
Perhaps, that was how Americans viewed the situation of the early 1990s. But in the Soviet Union the stain of «defeat» was noticeable after the collapse of the Berlin wall – at least in public comments on the event. Cohen always regarded Mikhail Gorbachev with great respect – as is evident in many of his works. As a result, he paid more attention to the heretical and remarkable reform policies of the first and the last president of the USSR. His views of Gorbachev may be the only thing in Cohen’s argument one might disagree with. Yet Steve brilliantly and uncompromisingly exposed the disaster of the 1990s’ American policy towards Russia and criticized Washington for making hollow declarations of friendship while acting as a triumphalist winner, ignoring Moscow’s interests.
In this sense, Cohen’s evaluation of the last short period of warmer relations between our countries – the so-called «re-set» – are particularly interesting. He shrewdly notes that «the friendly working relationship» Barack Obama established with Dmitry Medvedev was not only based on their «generational affinity,» but also on their «mutually weak position at home.» Cohen doesn’t fail to notice that Obama’s declarations of «cooperation» were undermined by the anti-Russian position of his administration – which was playing «the so-called ‘Medvedev card’ against Putin.»
Cohen bitterly criticized the US administration for its concept of «selective cooperation» towards Moscow: while calling for a «re-set» in the relationship, Washington in fact, treated Russia as a «junior partner» and denied Russia the right to have its own geopolitical interests. He also noted the particular role of Vice-President Joseph Biden, who pursued his own political line, different from Obama’s (at least different from what Obama publicly declared).
An important part of this book presents students’ views of Cohen as a professor. In this role, Cohen was enthusiastic, striving to share his experience and knowledge with his undergraduate and graduate students alike. A characteristic example in the book shows his rigorous review of a graduate student’s paper. He offers scrupulous comments on the paper’s pluses and minuses, and also advises the young student to strike a difference between his own political sympathies and historical events – and to avoid dogmatic positions.
The title of this book – Russian Fate – can be understood in several ways. On the one hand, it is fate that predetermined Stephen Cohen’s lifelong, passionate and scholarly engagement with Russian and Soviet studies. On the other hand, it is fate that linked him personally to many Russian (Soviet and post-Soviet) people. Stephen Cohen indeed had an amazing, genuine interest in people. His letters reveal both professional and human layers. As to the latter, Cohen had a great memory of names and related facts and events. He was able to revive, in just a few words, a dialogue that had taken place ages ago.
How could he do this? The answer is simple. He had a sincere, authentic interest in people he met, of all kinds. If you read this correspondence attentively, you will understand that Steve Cohen was not interested in transactional relationships. He always wrote thoroughly, even meticulously, about the matter at hand – it could be the «Bukhariniana,» his books, Russia, or Russian-American relations – and then he easily turned to subjects of interest to his correspondent. There was nothing forced in these steps. Cohen was such a man. Possibly, he was more Russian – in what corresponds to classical images of Russian culture and especially literature – sympathetic, open-hearted, attentive, kind – than Russians themselves in their routine present-day reality. In this sense, the Russian fate of Stephen Cohen means also his rebirth into a Russian man as the type was described by Dostoevsky and Chekhov. No wonder curators of the historic house/ museum of Anton Chekhov in Yalta noticed a resemblance between the Russian writer and the American historian.
Stephen Cohen for many years intended to write memoirs about his eventful life, but he never had time to realize his intention. This book is comprised of materials which could establish a basis for such memoirs – And it can be interpreted as a partial realization of that idea.
Gennady Bordiugov and Katrina vanden Heuvel
Ненаписанные воспоминания Стивена Коэна
Предисловие
Настоящая книга представляет собой подборку уникальных документов из личного архива американского россиеведа Стивена Коэна – письма в Советский Союз и в Россию, выдержки из записей, сделанных для себя в качестве подготовительных материалов для новых работ, оценки самого историка другими людьми, как в Америке, так и в России. Материалы даются в хронологической последовательности, самые ранние из них датируются эпохой перестройки, когда в СССР готовилась к выходу его монография о Николае Бухарине, а заключительные документы относятся уже ко времени после кончины Стивена Коэна.
По этой подборке четко вырисовывается траектория пути ученого, который начался – во всяком случае, в России – с издания в 1988 году русского перевода его книги о Н.И. Бухарине. Поэтому совершенно естественно и логично, что подборка документов открывается обширной перепиской историка с корреспондентами в СССР по поводу подготовки этого издания. Из этой переписки явственно следует, что с советской стороны книга воспринималась как проект не только и даже не столько научный, имевший отношение к восстановлению исторической правды и преодолению прежних оценочных штампов, сколько как проект вполне политический.
Благодаря этой переписке становится понятно, что взгляд Стивена Коэна на бухаринскую концепцию реформ как альтернативу сталинскому социализму явился тогда, по-видимому, единственной цельной концепцией, пусть и относящейся к прошлому, содержащей в себе четкий план действий по построению человечной некапиталистической системы. В ней учитывался революционный опыт и марксистско-ленинское наследие, но они не абсолютизировались. Впечатляют и степень погруженности историка в реалии Советского Союза 1920–1930 х годов, знание источников, которые в то время мало кому были известны, тонкое чутье политической атмосферы эпохи. Не будет преувеличением сказать, что вплоть до настоящего времени книга Стивена Коэна остается лучшим исследованием о жизненном пути этого советского деятеля, без нее вообще немыслима историография межвоенного периода советской истории.
Потрясающе интересны заметки, сделанные Стивеном Коэном для себя в разные знаковые периоды недавней истории. Например, в 2009 году – для встреч с читателями его книги «Советские судьбы и утраченные альтернативы». Примечательно, что это было накануне визита в Москву президента США Барака Обамы и его встреч с тогдашним президентом России Дмитрием Медведевым. Стивен здесь подробно излагает свою центральную мысль, которую он в том или ином виде высказывал во многих работах, – о существовании реальных альтернатив тому, что произошло на самом деле в советском прошлом. Он начинает с того, что бухаринская модель социализма вполне могла состояться вместо модели сталинской. Но историк не останавливается на этом и идет еще дальше. Он оспаривает популярные мнения, что провал Михаила Горбачева был неизбежен, что советская система не подлежала реформированию, а СССР в 1991 году «рухнул».
Однако и финал советской истории не стал границей, за которую Коэн не вышел. Наоборот, советская история явилась в этой книге своего рода «трамплином» для перехода к главной теме – современности. Историк дает любопытные и во многом неожиданные для российской аудитории толкования того, как закончилась холодная война. Он считает, что это противостояние завершилось стараниями Горбачева и обоих американских президентов – Рейгана и Буша-старшего в самом конце 1980 х годов, причем по взаимной договоренности было решено, что этот конфликт преодолевается «без победителей и проигравших». И только после распада СССР Соединенные Штаты решили, что в холодной войне победили именно они.
Возможно, именно так ситуация виделась из Америки рубежа 1980–1990 х годов. Однако в СССР поражением «запахло» уже после падения Берлинской стены – на фоне тех комментариев, которые давались этому событию. Стивен Коэн всегда испытывал особый пиетет к Горбачеву, это бросается в глаза во многих его работах. Вероятно, именно вследствие этого он уделял больше внимания не ошибкам, а идущей вразрез с традицией выдающейся реформаторской политике первого и последнего президента СССР. Однако такой взгляд на Горбачева – это, пожалуй, единственное в концепции Стивена Коэна, с чем можно не согласиться. Историк проницательно и бескомпромиссно характеризует американскую политику 1990 х годов в отношении России как лживую, когда на фоне заверений в дружбе Вашингтон вел себя как победитель, не считаясь с интересами Москвы.
Наиболее любопытны в этом смысле оценки, данные Стивеном Коэном непродолжительному периоду последнего потепления между нашими странами в эпоху «перезагрузки». От его проницательного взгляда не скрылось то, что «дружеские рабочие отношения» между Бараком Обамой и Медведевым явились следствием не только их «возрастной близости», но также «одинаково слабой позиции у себя в стране». Стивен Коэн метко подмечал, что заверения Обамы о «сотрудничестве» нивелируются последовательно антироссийской позицией его администрации, разыгрывающей ««медведевскую карту» против Путина».
Коэн жестко критиковал администрацию Белого дома за политику «выборочного сотрудничества» в отношении Москвы, когда параллельно с призывами к «перезагрузке» России де-факто отводилась роль «младшего партнера» и отказывалось в праве иметь собственные геополитические интересы. Тогда же Стивен Коэн подметил и особую роль вице-президента Джозефа Байдена, который проводил отличную от Обамы политическую линию (во всякой случае, отличную от того, что Обама публично декларировал об отношениях с Россией).
Важной составляющей данной книги стали отзывы о Стивене Коэне его бывших студентов, из которых вырисовывается портрет ученого как университетского профессора. И в этом своем качестве историк был неистово увлеченным, требовательным, стремившимся по максимуму передавать ученикам свои знания и опыт. Очень характерным в этом смысле выглядит его письменный отзыв на одну из студенческих работ, в котором он досконально разбирает ее достоинства и недостатки, а также касается политических взглядов молодого автора, рекомендуя ему разделять собственные пристрастия и исторические события и воздерживаться от окончательных суждений.
Название нашего издания «Русская судьба» можно трактовать по-разному. С одной стороны, это судьба, которая предопределила выбор профессии Стивена Коэна, на всю жизнь связав его с советской историей и историей современной России. С другой стороны, это судьба, которая лично связала его со многими советскими и постсоветскими людьми. Конечно, Стивен Коэн буквально поражает своим неистощимым, неподдельным интересом к людям. В его письмах двойная обстоятельность – и деловая, сущностная, и одновременно человеческая. Что касается последней, то Стивен Коэн удерживал в памяти огромное количество имен, связанных с ними фактов и событий, а также мог в письме буквально несколькими словами восстановить эмоциональный фон беседы, имевшей место давным-давно и, не исключено, забытой в таких деталях и подробностях.
Как у него это получалось? Думается, ответ тут простой. Стивен Коэн действительно искренне, а не деланно интересовался людьми, с которыми имел дела или даже просто общался. Внимательное прочтение его переписки показывает, что чисто прагматические отношения ему не были присущи. Он всегда обстоятельно, даже чересчур подробно писал о деле – будь это бухариниана, его книги и вообще образ России или отношения между Америкой и Россией, – а потом очень естественно и просто переходил к темам, эксклюзивно близким собеседнику. И в этом не было искусственности или навязчивости. Просто Стивен Коэн был именно таким. Может быть, гораздо более русским в смысле соответствия классическим образам из русской культуры и особенно литературы – участливым, открытым, чутким, человечным, – нежели сами русские в их современной рутинной действительности. В этом смысле русская судьба Стивена Коэна – это в том числе и его перерождение в русского человека, которого описывали Достоевский и Чехов. Неслучайно сотрудники Дома-музея Антона Павловича в Ялте подметили схожесть американского историка с русским писателем.
Стивен Коэн действительно много лет вынашивал идею написать воспоминания о своей богатой, творчески и политически насыщенной жизни, но не успел реализовать этот замысел. Поэтому настоящая книга, собранная из материалов, которые могли бы лечь в основу таких воспоминаний, может восприниматься как попытка частичной реализации такого намерения.
Геннадий Бордюгов и Катрина ванден Хювел
