Национальные истории на постсоветском пространстве: 10 лет спустя

лет назад наши организации осуществили проект «Национальные истории
в советском и постсоветских государствах». В рамках этого проекта состоялась Международная конференция и опубликованы два издания сборников с результатами исследования, вызвавшие большой резонанс.

За прошедшие годы значение истории в трансформации новых государств нисколько не уменьшилось. Дискуссии вокруг истории способны объединять или раскалывать общество. Часто это сопровождается мифологизацией или «национализацией» массового исторического сознания.

Если 10 лет назад ведущую роль в создании «своих» картин прошлого играли национальные движения и их лидеры, то сегодня ведущая роль в этом процессе принадлежит, как нам представляется, власти и политической элите.
И СМИ, и массовая учебная литература тоже вносят свой вклад. Нельзя не заметить, что в странах СНГ и Балтии государство проявляет интерес к вопросам прошлого. В обществе прослеживаются две тенденции: с одной стороны, к «присвоению» исключительно себе права трактовать и интерпретировать прошлое, а с другой, к критическому прочтению «трудных» страниц недавней истории независимо от национальных границ.

Перечисленные и многие другие причины делают сегодня анализ и мониторинг национальных историй, а также их представления миру крайне актуальными.

Руководитель Московского Бюро Фонда Фридриха Науманна

В рамках проекта состоялась Международная конференция

Выступления руководителей проекта и представление участников.

«РАЗВИТИЕ НАЦИОНАЛЬНЫХ ИСТОРИЙ
ЗА ПОСЛЕДНИЕ 10 ЛЕТ»

11.15. — Обращение Международного общества «Мемориал» —

Представление:
Александр Даниэль,
Арсений Рогинский,
Ирина Щербакова

17.00. — Демонстрация и обсуждение
документального фильма
режиссёра Эдвина Сноре (Латвия)

19.00. — Приём (павильон «Витязь» на территории отеля)

«ЮЖНЫЙ КАВКАЗ: ГРУЗИЯ, АЗЕРБАЙДЖАН,
АРМЕНИЯ»

«ЦЕНТРАЛЬНАЯ АЗИЯ — КАЗАХСТАН,
КЫРГЫЗСТАН, ТАДЖИКИСТАН, УЗБЕКИСТАН»

ВЛАСТЬ И ПРОБЛЕМЫ
ИНСТРУМЕНТАЛИЗАЦИИ
ПРОШЛОГО

16.45. — Демонстрация и обсуждение
фильма архимандрита Тихона (Шевкунова)
«Гибель империи. Византийский урок».

18.30. — ИТОГИ КОНФЕРЕНЦИИ.
Комментарий профессора Карла Аймермахера

с 20.00. — Отъезд московских участников конференции

оскольку содержательный посыл проекта, реализуемого на конференции под названием «Национальные истории на постсоветском пространстве», состоит в определении понятия «национального» в применении к созданию образа прошлого, автор полагает возможным сконцентрироваться на наиболее проблемных вопросах конструирования национальной идентичности в многонациональной стране. Последние 10 лет дают в этом смысле весьма показательный прецедент меняющего дискурса власти по части идентификации русского/российского народа/народов на историко-географическом пространстве начала XXI века. В этом смысле история преподносится как важный аргумент в легитимации позитивной картины настоящего.

На особенности национального историописания в России последних лет определённое воздействие оказывают два фактора: 1) новая стилистика и рационализирующая риторика в описании образа государственности (власть презентирует себя как власть-технолог, власть-проектировщик социальных процессов); 2) параллельный рост тенденции (наметившийся в позднеельцинскую эпоху) к имперскому стилизаторству в оформлении исторического и актуального образа страны и её власти (вне зависимости от реальных политико-культурных характеристик той или иной формы государственности). В этом амплуа история выступает как стратегический ресурс обоснования государственной преемственности по линии «прошлое–настоящее–будущее».

Профессиональное реагирование корпорации историков (если, конечно, данный термин можно приложить к этой весьма аморфной в структурном отношении части российского научного сообщества) на общую ситуацию в стране и импульсы власти имеет ряд особенностей в зависимости от того, имеем ли мы в виду «центр» или «периферию», русских/российских авторов или же представителей этно-национальных российских историографий (Поволжья, Северного Кавказа и др.). Для первых профессиональное поведение строится в многостороннем диалоге с источником, теоретическими новациями, собственным исследовательским интересом и «проектным мышлением» власти. Для вторых к этому прибавляется выстраивание отношений с местной национальной элитой в ходе постепенного преодоления того «перегрева» этновеличия и искусственного «удревнения» этноистории, которые имели место в ранние постсоветские годы. В этом случает история (как общероссийская, так и этно-национальная) выступает одновременно как контекст инкорпорирования историков в научную и общественную жизнь современной России.

Отметим и внутренние – собственно научные – аспекты перемен в профессиональной работе создателей национальной истории. В первое десятилетие XXI века исследователи вплотную столкнулись с проблемой поиска своего места в трансцисциплинарном пространстве современной гуманитарной науки как в России, так и в мире. Теоретико-методологические «дефолты» 1990-х годов, некритичное (наспех, на слух) освоение западных концепций, азарт от возможности лихо использовать «заёмную мудрость» был, увы, «национальной особенностью» многих работ российских историков того времени. (Впрочем, подобными особенностями грешили коллеги на всём постсоветском пространстве…). Неудивительно, что конкурентоспособность историков в осмыслении национальной истории (в диалоге к современными социологами, этнографами, культурологами, политологами и филологами) как тема освоения этого трансдисциплинарного пространства становится задачей дня. В рамках её история выступает в режиме дизайна новых научных подходов.

В 1990-х гг. вопросы культуры выпали из сферы внимания историков под натиском политической озабоченности; в последнее время наметился возврат не только к культурной проблематике, но и к культурной адаптации исторического знания в повседневности. Это ещё не искомая культуроцентричность как вектор создания национальной истории, но подступы к ней. Сомнительные достоинства, огорчительная попсовость и явный пропагандистский характер некоторых историко-культурных инициатив (телесериалы на историческую тематику, соответствующий кинематограф, ряд медийных проектов, официозные флэш-мобы вроде «Имя Россия» и «Имя культура», учреждение новых праздников и возведение пафосных монументов) не должны подвергать сомнению главное – объективную ценность восстановления национальной историко-культурной заинтересованности как одного из средств оздоровления межнационального и межконфессионального климата России. Здесь история способна предоставить широкий репертуар ценностных ориентиров для общества, власти и личного культурного пространства жителей России.

последнее время в Эстонии наблюдается постепенная переоценка некоторых исторических понятий. Так, уже не ставится знак равенства между историей Эстонии и историей эстонцев, не отождествляется история эстонцев и с историей крестьянства. Отчетливее всего этот перелом наблюдался в конце 70‑х — начале 80‑х годов и в последние годы. По объективным причинам одним из новых компонентов исследований стала история правящего меньшинства — остзейских немцев. Кроме того, в последнее время (и здесь нельзя отбрасывать политический фактор вместе с некоторой административной поддержкой) все больше изучается история русских в Эстонии. Реальной альтернативы или сопротивления этому процессу среди историков не наблюдается. Однако существуют разногласия между профессиональными историками и частью национально ориентированной публики, а также между большинством эстонцев и частью русского населения Эстонии. Подобные разногласия повторяют в уменьшенной форме различия в оценке исторических событий в Эстонии и России.

Тут необходимо подчеркнуть, что никакого переписывания истории, в том смысле, какой вкладывает в эти слова государственная российская пропаганда, в Эстонии не проводится. Не происходит и реабилитации фашизма. К примеру, как гитлеровский, так и сталинский режимы на государственном уровне приравнены к преступным, без какого-либо различия между ними. К ветеранам Германской армии относятся так же, как солдатам, воевавшим
в Красной армии (кстати, как в одну, так и в другую были призваны 70 000 эстонцев, зачастую одни и те же лица). Исключением являются военнослужащие, мобилизованные зимой–весной 1944 года, когда Германия уже была проигравшей стороной и речь шла не о победе нацизма, а о попытке задержать советские войска на границе Эстонии до немецкой капитуляции. История с «Бронзовым солдатом» в этом смысле особо показательна и более подробно я остановлюсь на ней в своем докладе.

Переосмысление истории — в основном, дело профессиональных исследователей. Мемуары и труды бывших или нынешних лидеров националистических движений в этом контексте — не более чем одна из групп исторических источников. Исключением являются политические лидеры прошлых лет, которые профессионально занимаются историей. В условиях такой небольшой страны как Эстония их не так уж мало, но тон в науке или в учебной литературе они не задают.

В орбите интересов эстонской общественности в основном находятся события ХХ века. Особое внимание уделяется обретению и потере независимости, Второй мировой войне и советскому периоду. Наиболее явный социальный заказ — освещение истории ЭССР
с целью наиболее объективного объяснения и наполнения этого периода живыми историческими персонами.

Если говорить о давлении государства на историческую науку, то можно сказать, что такового не наблюдается. Исследования финансируются через научные проекты и различные гранты, в распределении которых основная роль принадлежит международным экспертам. Конечно, государство влияет на общественное мнение посредством разного рода символики, празднования исторических дат (так, 2008 г. провозглашен годом 90‑летия ЭР). Однако гораздо действеннее встречное влияние — когда общественное мнение определяет политику правительства и направление развития исторической науки. Кроме того, эстонское правительство не контролирует СМИ, принадлежащие в большинстве шведскому или норвежскому капиталу.

Тем не менее, иногда государство (организационно или финансово) вторгается в процесс исследований. Так, при Государственном архиве работает т. н. С-Ценр, готовящий исторический 10‑томник (1939–1956 гг., пока вышел в свет только первый том). Покойный президент Эстонии Леннарт Мери, историк по профессии, способствовал написанию новой академической истории Эстонии (к настоящему времени вышли тома, посвященные XVIII и XX векам, вскоре появится и по XIX веку). Леннарт Мери был также инициатором создания Международной комиссии под руководством бывшего министра иностранных дел Финляндии Макса Якобсона по исследованию преступлений против человечности во время немецкой и советской оккупаций. Доклад по периоду немецкой оккупации уже опубликован.

Нынешний президент Тоомас-Хендрик Ильвес создал общественный институт Памяти, который должен продолжить работу комиссии и задокументировать последующие периоды, особенно период ЭССР. Результаты подобных заказов всегда были корректными в научном и академическом смысле, без каких-либо политических перекосов. Приведем и пример иного характера. Только что, тоже по «госзаказу» (на этот раз через Целевой фонд интеграции), были изданы комплекты пособий для учеников и учителей русских гимназий «Поворотные моменты истории Эстонии», содержащие в том числе документы, отражающие историю взаимоотношений Эстонии и России и жизнь русских в Эстонии. Причем изданы они как на русском, так и на эстонском языках и переданы в школы бесплатно.

Система государственного контроля учебной литературы в Эстонии почти отсутствует. Процедура ее утверждения постоянно упрощается и постепенно идет к полной ликвидации (как и в большинстве европейских стран). В Государственной учебной программе по истории, разрабатываемой предметным советом представителей ВУЗов и учителей истории, предлагается только список тем и ключевых понятий. В основе же методики лежат открытость, наличие различных взглядов, мультикультурность и другие подобные принципы, оставляющие авторам учебников и учителям большую свободу подачи материала. Контролируется лишь результат учебного процесса — через государственные экзамены, в которых история один из добровольно выбираемых предметов.

Таким образом, можно сказать, что, несмотря на некоторые попытки правительственных кругов влиять на развитие исторической науки и массовое историческое сознание, а также на издержки, обусловленные малыми размерами страны, в Эстонии происходит обратный процесс, который можно назвать европеизацией. В то же время взгляд на историю эстонцев, с одной стороны, и части русскоязычного населения, с другой стороны, сильно различается, поскольку они живут в разном информационном поле (так, последние сильно подвержены влиянию российских СМИ).

Литве интерес к истории своего прошлого за последние 15 лет, в общем, не является серьезным и глубоким. Средний уровень знания истории Литвы в обществе — умеренный, массовое историческое сознание — эклектичное. «Больные исторические темы» на национальном уровне как таковые почти отсутствуют, кроме всегда привлекательных исторических сюжетов в дискуссиях на интернет-порталах.

О государственной политике в области истории можно сказать то же, особенно за последние 8 лет, когда во всех звеньях власти почти непрерывно присутствуют бывшие коммунисты, интерес которых к историческому прошлому — сугубо прагматический (история — историкам, но какой толк от него народному хозяйству?) и подстерегающий (нельзя перегнуть палку; надо избежать политизации).

Поэтому что-нибудь существенное о состоянии сознания национальной истории в Литве можно сказать только с точки зрения профессиональной историографии. Её социальная функция более всего очевидна в конфликтных ситуациях между историками-профессионалами и носителями определенных «памятей» (депортированных, коммунистической номенклатуры, борцов за независимость, потомках литовских евреев и т. п.), так или иначе связанных с историческим фактором (советской) России.

Для становления национальной историографии по нашей теме важны следующие условия: внутреннее преодоление и внешнее освобождение от привычного советского учения о новейшей истории Литвы; освоение, достижение или преодоление проблематики исследований литовских эмиграционных историков или зарубежных авторов; отказ от необходимости подчеркивать для Литвы политически безопасную часть «исторической правды».

Все это в условиях информационной революции коренным образом изменило положение историка. У непрофессионалов возможности концептуально и убедительно писать по вопросам нашей темы лучше, чем у исследователей-специалистов. Возникает дилемма для историка как эксперта и санитара этого дискурса: оставаясь пассивным, он способствует господству дилетантизма и »приватизации» истории, принимая активную роль, он может стать орудием различных стратегий исторической политики.

Бой за историю между зафиксированной на бумаге и живой памятью и исследованиями профессиональных историков проходит по таким сюжетам:

1) Становление и укрепление государственности в Литве и большевизма в России (1915–1920): была ли важна политика Ленина для становления Литовского государства?

2) Мирное сосуществование СССР и Литвы (1920–1939): была ли Литва орудием советской политики в Европе?

3) Вторая Мировая война и уничтожение Литовского государства (1939–1941): была ли возможность у Литвы избежать советской аннексии?

4) Единая советская эпоха и попытки отстоять (идею) независимость(и): кто был носителем литовской государственности?

5) Крушение СССР и восстановление Литовского государства: какой процесс больше определял другой?

6) Mежгосударственныe отношения на границе двух цивилизаций: идет ли Россия (неизбежно) свойственным путем развития и является ли это жизненно опасным для Литвы?

Для зафиксированной на бумаге памяти свойственно методичное доверие своим первоисточникам, а для критически-исследовательской историографии присуще принципиальноe сомнение в свидетельствах первоисточников. С другой стороны, в обоих случаях происходит одновременно и конструкция, и реконструкция прошлого. Важно — каким целям будет служить воображение: правдолюбия или политической выгоды, победы над противником?

В первые годы независимости сильная в Литве традиция дипломатической истории со временем стерлась и ee заново чертит линия геополитической интерпретации. В некотором смысле ей противоречит другая тенденция профессиональной историографии, не изменяющейся в течение 15 лет — правовой аспект проводимых исследований межгосударственных отношений.

Не состоявшаяся открытая международная правовая оценка коммунистической эпохи не только порождает сложные социопсихологические проблемы, но и усложняет попытки исторической науки лучше понять прошлое. Из-за геополитического предрассудка советская эпоха воспринимается в непрерывной преемственности с «романовской« и сегодняшней эпохами в истории России. Из-за национального предрассудка история Литвы oтoждествляется с историей литовцев.

стория в Латвии сегодня — это, с одной стороны, «нормальная» историческая наука, а с другой — политика идентичности, в которой исторические интерпретации не просто играют важную роль, а являются основой формирования национальной идентичности.

В «нормальной» исторической науке существует концепция истории Латвии, признанная большинством историков, и опирающаяся на несколько ключевых событий. В отношении истории XX века это: возникновение Латвийского национального государства в 1918 году, советская оккупация 1940 года, восстановление (а не создание новой) Латвийской республики в 1990–1991 гг. К этому ядру добавляются такие элементы, как трагические последствия советского периода для Латвии как государства и для народа Латвии (высылки, репрессии, русификация и т. д.), положение Латвии как жертвы двух тоталитарных режимов, ответственность России за преступления советского режима, закономерно западный вектор развития Латвии и т. д. Эта интерпретация истории не вызывает особых сомнений у большинства общества, прежде всего у его латышскоязычной части.

Среди русскоязычных латвийцев сложилась контрверсия истории Латвии XX века. Она, если и не стремится опровергнуть ядро «нормальной» истории, то оспаривает или дополняет отдельные ее элементы, наиболее дискомфортные для этой части общества. Подчеркиваются участие части граждан Латвии во Второй мировой войне на стороне гитлеровской Германии, невиновность русскоязычного населения и современной России в преступлениях советского режима, положительный вклад этого режима в экономическое развитие страны и т. д. Кроме того, если латышская часть общества предпочитает интерпретировать историю Латвии как историю становления и развития независимого государства в Европе, то русскоязычные латвийцы смотрят на историю Латвии через призму истории России-СССР.

Проблема с историей Латвии не в установлении исторических фактов, а в их восприятии. Если латыши (особенно старшее поколение) с болью вспоминают такие даты, как день оккупации и дни массовых высылок и считают 18 ноября (день создания Латвийской Республики) своим праздником, то русскоязычные к этим датам чаще всего относятся с прохладцей, зато 9 мая отмечают активно и эмоционально.

Обе эти интерпретации воспринимаются противоположной стороной особенно болезненно потому, что долгое время увязывались с этнополитикой и вопросом статуса русскоязычных граждан и неграждан Латвии. Завязанность истории на политику привела к тому, что ведущими акторами процесса интерпретации прошлого стали те же политические акторы (политики, лидеры общественного мнения и т. д.), которые оказались неспособны решить этнополитические проблемы после восстановления Латвийской республики.

Последние годы намечается усталость общества от этнической напряженности и «этнической карты» в политике. Поэтому историческое прошлое уже гораздо меньше, чем раньше, используется для предъявления претензий в этнополитической сфере. Если в начале 90‑х годов политическая общность («мы», «народ Латвии») было определена узко, то последние 10 лет происходит «открытие» политической общости за счет сокращения безгражданства, более полной интеграции русскоязычных граждан в политическую систему и т. д.

Тем не менее, расхождение траекторий исторической идентичности остается и подпитывается обидами и непониманием последних 15–20 лет. «Контрверсия» истории сохраняет популярность среди молодежи, активно строящей свою идентичность на празновании 9 мая.

Хотя «нормальная» версия истории Латвии представляется адекватной в принципе, ее интерпретаторы не смогли расширить и «дотолковать» ее таким образом, чтобы сделать ее более комфортной для восприятия русскоязычной частью общества. Например, при желании, возможно такое многогранное толкование Второй мировой войны, которое принимало бы во внимание факты, подчеркиваемые обеими интерпретациями. То, что такая примиряющая версия пока не получила широкого хождения, связано с отсутствием спроса на нее и с нежеланием сторон вести диалог по этому вопросу. Критическая историческая саморефлексия, естественная для открытого и зрелого общества, остается не слишком желанной «роскошью», пока исторические водоразделы совпадают с этнополитическими. Поэтому на ближайшее время более реальным путем для Латвии кажется «договориться не соглашаться» о разделяющем прошлом, чтобы оно не мешало создавать соединяющее нас будущее.

Разногласия по поводу истории внутри Латвийского общества прочно связаны с конфликтом между принятой в Латвии исторической концепцией и определенным видением истории в сегодняшней России. Латвийский и российский исторический дискурс подобны сообщающимся сосудам. Каждая из сторон конструирует свою версию истории как антитезу «нео-имперскому» или, наоборот, «националистически-реваншистскому» дискурсу оппонента. Именно поэтому в России так прославилась «Советская история». По этой же причине в Латвии активно обсуждаются цитаты из учебных пособий, созданных А. Филипповым и А. Даниловым. В Латвии такого рода интерпретации истории создают внутреннюю проблему.

стория как наука испокон веков подвергалась насилию. Так или иначе, она становилась инструментарием политиков и власти. Одни и те же факты трактовались и трактуются в зависимости от разного понимания правды истории и правдивости факта. Ещё Максим Горький отмечал, что «правда в своём «чистом» виде, не связанная с интересами личностей, групп, классов, наций, совершенно неудобна для пользования». В зависимости от того, что та или иная элита хочет донести до своих сограждан, а, говоря иным языком — до электората, начинают для начала смещаться акценты, а потом может происходить и подмена понятий.

В республике с конца 80-х начала 90-х годов водораздел «правды» и «неправды» пролегал по «территории» национального языка, его названия, отношения к нему и к недавнему прошлому. Во-первых, с конца 80-х и в начале 90-х годов шли дискуссии по оценке пакта «Молотова–Риббентропа», подписанного в 1939 году. Основная часть молдавской интеллигенции и национальных историков считали в те годы, а некоторые считают сегодня, что это было узаконенной оккупацией и причиной порабощения местного населения. Такое единодушие в оценках опиралось на последующий голод 1946 года и репрессии 1949 года. Никаких исторических целесообразностей или оправданий не было найдено для понимания тех событий противоположной стороной. Генерация современных молдавских учёных-историков не подвергает сомнению такую негативную оценку. Представители старой советской школы, разумеется, не соглашались
с подобной трактовкой и выдвигали тезис о добровольном присоединении Бесарабии, о её спасении. Драму голода и сталинских репрессий они пытались замалчивать или не обсуждать. На таком фоне «младодемократы» со своей агрессивной позицией вызывали у молодёжи отклик. Естественно, учебники формируют у учащихся антисоветский и антиимперский подход, имеется в виду Российская империя, частью которой была Бесарабия.

Историко-политической проблемой является самоидентификация: «кто мы, молдаване или румыны?» Кто наши предки? Такой вопрос не случаен. У молдавской интеллигенции с конца 80-х годов были сильны представления о «генетических связях с Румынией». «Ощущение себя именно румынами» крепло и утверждалось на фоне глобального воздействия СМИ, учебников, дискуссий. Дебаты об истинной государственности шли до середины 90-х годов. Они развернулись вокруг факта какое княжество возникло раньше – молдавское или румынское. Спор шел «по границе веков». (подробные дискуссии при необходимости будут представлены в докладе). Само название – «Румыния» в советских источниках было объявлено самоназванием. С таким анализом местные историки не согласны. Все румынизированные подходы закрепились в учебниках в течение 90-х годов, а с приходом коммунистов в 2001 году учебники истории начали переписываться в духе сближения со многими положениями прежних (советских) учебников.

Само название языка и нации менялось за последние 16 лет, вызывая бурю эмоций «за» и «против». Нынешняя власть вернула название «молдавский» язык. Гнев оппозиции и части интеллигенции не заставил себя ждать. Сегодня официальная власть именует нацию и язык «молдавским», что и записано в Конституции. А историки и часть интеллигенция утверждают и в научных трудах, и в быту название «румынский». В своей среде они решительно отстаивают наименование «румынский» язык и, соответственно, «мы — румыны». Однако после 2001 года влияние Народного фронта и его лидеров ослабло. В жёсткой оппозиции находится либерально-демократическая партия республики, имеющая представительство в парламенте. Главный лозунг: «Молдова – часть Румынии».

Однако власти Кишинёва верны идее объединения страны в единое независимое, нейтральное государство – Молдова. При этом они не стали менять государственные символы на коммунистические или советские. Триколор и герб, утверждённые в начале 90-х, остались незыблемыми. Такое же уважительное отношение сохранилось и к центральной фигуре в истории Штефану чел Маре, национальным памятникам и датам. Однако наименование единиц территориального деления изменилось с уездов на районы в 2003 году. Нынешняя власть не участвует в «войнах памяти», которые развязала оппозиция. Активность населения в «борьбе с памятью» в последние 8 лет значительно снизилась, оставшись прерогативой приверженцев румынофилии.

В докладе будет предложен мониторинг всего спектра печатных СМИ на русском языке, и перевод с молдавского языка соответствующих статей, а также определённые примеры, демонстрирующие картину молдавского политического пейзажа и его влияния на национальную историю страны, «незыблемость» ряда искажений в учебниках, так или иначе «втискиваемых» учеными-историками, которые меньше других склонны менять свои прорумынские позиции.

ациональный проект (создание «национального» государства и построение нации в рамках этого государства), реализуемый на постсоветском пространстве с конца 1980‑х. в соответствии со сложившимися еще в эпоху национализма алгоритмом и логикой предполагал «национализацию истории», — отделение, суверенизацию «собственной» истории от ранее считавшегося общим культурно-исторического пространства — он был центральным элементом процесса формирования коллективной идентичности, по привычке или в силу интеллектуальной и политической традиции именуемой национальной. Отделение «своей» истории, ее эмансипация, неизбежно провоцировало практически одновременный процесс самоидентификации уже в новой ситуации присутствия своей нации как субъекта,
а не только объекта истории.

«Национализация истории» в Украине как и в большинстве бывших советских республик в конце 1980‑х — 1990‑е происходила по одинаковому сценарию, хотя и с разной динамикой и разными последствиями для процесса построения нации и государства.

Сценарий предполагал возвращение к интепретационным и познавательным схемам эпохи национализма (в большинстве случаев сложившимся или около столетия назад), возрождение народнической мифологии и обращение к позитивистской риторике. Процесс «национализации» истории в Украине предполагал не только изменение представлений о «своем» прошлом на уровне публицистики и популярных идеологических форм с соответствующими изменениями в профессиональном историописании, но и трансляцию этих представлений в общество с утилитарно-идеологическими и политическими мотивами (динамика их взаимодействия имела и обратную связь — когда транслированные в общество новые идеологические формы начинали довлеть над их создателями и пропагандистами).

Как правило, в его динамике присутствовало решительное отрицание «имперского прошлого», связываемого прежде всего с Российской империей и Советским Союзом. Разумеется, этот сценарий предполагал восстановление «исторической справедливости», заполнение «белых пятен», (вос) создание национального Пантеона и возвращение в научный обиход концепций классиков национальной историографии (если таковые имелись). Важной общей чертой «национализации» истории было и то, что она являлась существенной составляющей процессов идеологической и политической суверенизации советских республик. Суверенизация национальных историй была важной предпосылкой и элементом политической суверенизации.

Все эти обстоятельства следует учитывать, рассматривая основные черты интерпретационного и познавательного канона «национализированной» истории сложившегося в конце 1980‑х — начале 1990‑х и занявшего доминирующее положение в официальной историографии а также историческом образовании Украины и новых национальных государств.

Этими основными чертами являются: телеология, эссенциализм, этноцентричность, культурная / этническая эксклюзивность, абсолютизация линейности и непрерывности развития, избыток антропоморфизмов и анахронизмов, виктимно-оправдательная риторика. Постсоветские страны не изобрели ничего нового в этом смысле — все указанные особенности характерны для любой национальной историографии, участвующей в процессе легитимации национального государства — происходит ли это в XIX веке, или на рубеже XX–XXI.

Важным временным отличием является то, что основную массу современных профессиональных историков и пропагандистов, являющихся сознательными или стихийными адептами национального нарратива в Украине, составляют те, кто интеллектуально сформировался в рамках ортодоксально-советского варианта марксистской методологии. Именно этим (а не только элементарным приспособлением к изменившимся условиям) можно объяснить достаточно бесконфликтный переход «из марксистов в националисты» — ведь ортодоксальный марксизм и национализм в методологии имеют много общего. В данном случае национальная телеология сменяет формационную, на место борьбы классов как движущей силы истории приходит борьба наций, культурный детерминизм сливается в экстазе с социальным, сверхзадача истории — освобождение человека — трансформируется в освобождение нации

Национальный нарратив в его перечисленных базовых чертах был создан или воссоздан в Украине и большинстве постсоветских государств в конце 1980‑х — первой половине 1990‑х. В то же время, приблизительно в середине 1990‑х сформировалась немногочисленная, но достаточно влиятельная интеллектуальная оппозиция, для которой интерпретационные и познавательные рамки этого канона оказались тесны. С этого момента наблюдаются все более интенсивные дискуссии, направленные на ревизию этого канона. Результатом стало параллельное существование альтернативных вариантов национальной истории, появление версий, предлагающих мультикультурализм и транснациональные истории. Однако эти явления еще относятся к разряду неосознанных и неисследованных инноваций (в рамках «национальных» историографий), поэтому пока еще трудно судить об их возможностях и перспективах. Впрочем, само их появление является обнадеживающим сигналом.

ак и в других союзных республиках бывшего СССР, в Белоруссии начавшаяся в годы перестройки и гласности национализация исторического знания позиционировала себя поначалу лишь как антитеза его тогдашней коммунистической идеологизированности и орудие демократизации политической жизни. Однако, уже к началу 1990‑х гг. проект «национализации» становится куда более масштабным и радикальным по своим интенциям. Выдвигается задача полностью сменить парадигму исторического познания и преподавания истории. Основной предпосылкой выполнения такой задачи мыслилась разработка так называемой «национальной концепции истории Беларуси» и «белорусского взгляда» на историю вообще. Как объясняли смысл этого широкой общественности накануне I Всебелорусской конференции историков руководители ведущих научных и вузовских учреждений П. Шупляк и М. Костюк, «белорусского взгляда на историю как не было, так и нет до сих пор (выделено мною — О.Б.)», а изучать ее (историю) «с чужого листа нельзя» (Звязда, 13 студзеня 1993 г.).

В том же 1993 г. очень внушительный по численности (34 чел.) коллектив, состоявший из ученых, правительственных чиновников, видных оппозиционных деятелей и возглавляемый заместителем министра образования А. Козулиным (ныне — лидером оппозиции), представил проект «Концепции национальной школы Беларуси. Одно из самых видных мест в 45‑страничном тексте «Концепции» принадлежит понятно, вопросам истории. Разработчики «Концепции» полагали необходимым «преобразование истории в национальную историю». А поскольку «нация обосновывает, укореняет себя в историческом времени и пространстве» «мы сегодня стоим перед острой необходимостью создания в кратчайшие сроки своей национальной концепции исторического пути белорусского народа и ее трансляции, прежде всего средствами среднего образования (выделено мною — О.Б.)». Под предлогом преодоления квазимарксистских «объективных закономерностей» в истории, «унитарного характера исторического знания (выделено мною — О.Б.)» авторы настаивали на отказе от принципа «научности» в преподавании учебного предмета «История». Взамен они предлагали «представлять события прошлого в форме трагедии или драмы».

Каковы были результаты этого в конкретном историописании, можно судить по книге «100 пытанняў і адказаў з гісторыі Беларусі (100 вопросов и ответов по истории Беларуси)», среди авторов которой — около 40 наиболее известных в то время белорусских историков, археологов, культурологов, филологов. Оценивая в целом данную книгу, трудно удержаться от определения ее как своеобразной «выставки достижений антиисторизма». По ней массовый читатель (тираж книги — 50 тыс. экз.) узнает, в частности, что Великое княжество Литовское — «средневековое Белорусское государство» (и даже «Белорусская Речь Посполитая»), одним из выдающихся государственных деятелей которого был Степан Батура (так «переименовали» польского короля Стефана Батория). Что Статут Великого княжества Литовского 1588 г. — это «первая белорусская конституция», Виленский университет — «первое высшее учебное заведение в Беларуси», а «белорусский язык был языком международных отношений, международным языком» (выделено мною — О.Б.).

Жесткий исторический счет предъявлялся авторами соседям Беларуси — прежде всего России, Польше и Литве. В частности, твердо проводилась мысль о том, что не современная Республика Литва, а Беларусь является наследницей Великого княжества Литовского. Литовцев же они бесцеремонно «переименовывают» в «жамойтов» либо «летувисов». Достаточно «колючи» и оценки исторической роли поляков в судьбе Беларуси: и за ополячивание белорусов-католиков, и за позицию Польши по отношению к Беларуси в переговорах с Советской России 1920–1921 гг., и за репрессии против интеллигенции и народа Западной Белоруссии в 1920–1930‑е гг.

Но особенно последовательна и однозначна русофобская линия: при рассмотрении любого вопроса, касающегося России, последняя неизменно подается как вековечный, жестокий и коварный враг Беларуси. Логичной квинтэссенцией такой линии явился заключительный раздел книги, в котором из 6 важнейших праздничных исторических дат, рекомендованных коллективам авторов белорусам, 4 по своему духу и содержанию — антироссийские.

Учитывая чрезвычайно редкое сочетание массовости авторского коллектива, статусности участников, синхронности, и, наконец, амбициозности всех трех рассмотренных проектов («Всебелорусская конференция историков», «Коцепция национальной школы», «100 вопросов и ответов по истории Беларуси»), их можно трактовать как «норму» или как «аномалию». Если не грешить против истины, то в постсоветском и постсоциалистическом контексте историописания, столь многосторонне представленном в «Национальных историях…» 1999‑го и 2003‑го гг., мы имеем дело, вне всякого сомнения, с белорусским вариантом «нормы». А вот в контексте практик историописания «старой» Европы, проводящих на протяжении уже почти полувека своего рода «еврочистку» исторического знания, это, безусловно, аномалия. Западное искусство объективного описания истории бесчисленных конфликтов между соседями по «европейскому дому», исключающее вместе с тем перенос образов врага из прошлого в настоящее, должно как можно скорее стать «ноу-хау» и для «новой» Европы.

ля того чтобы наш обмен мнениями был плодотворен и полезен, организаторы конференции решили зачерпнуть из необъятного резервуара истории «ковшик» последнего десятилетия и попытаться рассмотреть содержимое. Попробую внести посильный вклад в анализ содержимого «ковшика», которое едва начало очищаться.

Я не историк, к тому же оторван от грузинской общественной жизни; в силу этих причин моим тезисам может недоставать политической злободневности и конкретности. Но по роду занятий я хорошо знаю грузинскую литературу (в том числе последнего десятилетия), а в ней своеобразно преломились темы и вопросы, поставленные перед участниками конференции. Несколько общих соображений.

История везде и во все времена подвергалась конъюнктурной коррекции, порой бесцеремонной. Известна аксиома — «Историю пишет победитель». Своеобразие нынешнего исторического момента на постсоветском пространстве создало уникальные условия для исторических коррекций. Процесс этот неоднозначен: с одной стороны в историю возвращаются события и личности, вычеркнутые прежними «победителями», с другой — вычеркиваются или искажаются имена и деяния прежних «победителей». В этой работе трудно проявить объективность, отчего содержимое почерпнутого нами «ковша» не похоже на воды Кастальского источника.

История Грузии не компилируется из мифов, устных преданий и случайных археологических находок. Она зиждется на обширном полуторатысячелетнем своде летописей «Картлис цховребаи», многочисленных письменных документах и памятниках материальной культуры. Полагаю, что исторические события, вплоть до конца XVIII столетия, в Грузии подвергаются незначительной ревизии. Иначе обстоит дело с Георгиевским трактатом (1783 г.) и дальнейшими событиями, в особенности с советским периодом. Тут открывается оперативный простор для «педалирования», микширования, вычеркивания и выпячивания. Характернейшие примеры: разорение Тифлиса Ага-Магомет ханом в 1785 (!) г. и раскрытие дворянского заговора в 1832 г. Из событий последних лет отмечу перезахоронение в Пантеон К. Чолокашвили, возглавлявшего один из отрядов, воевавших против советской власти.

Исключительно плодотворен взгляд на поставленные вопросы сквозь призму литературы. Популярность исторической беллетристики в советской Грузии — форма сублимации. Новые подходы (в трагическом романе О. Чиладзе «Годори») и раскованность молодого поколения (эротическая повесть о царице Тамаре и Юрии Боголюбском — вещь прежде немыслимая!)

Существенно важный момент: известно, что пустота или содержательность того или иного предмета и явления в большей степени зависят от субъекта нежели от объекта. В нашем случае это значит, что не следует все оттенки и акценты исторических трактовок приписывать новым установкам.
К примеру, я остаюсь сторонником грандиозного социального эксперимента, начатого в 1917 г. и покамест нереализованного. Поэтому, как субъект отрицательно отношусь к такому «объекту» как «Музей оккупации», организованный нынешними властями Грузии.

Впрочем, это не помешало мне в свое время совершить «подвиг» — в 1983 г. провести сквозь цензурные «рогатки» в «Советском писателе» более чем крамольный роман О. Чхеидзе «Ветер, которому нет имени»; в нем рассказывалось о жесточайшем подавлении советскими органами в 1924 году робких поползновений Грузии на независимость.

В той степени, в какой я информирован в вопросах грузинской историографии, крупнейшие грузинские историки (И. Джавахишвили, С. Джанашия и др.) проявляли высочайший профессионализм, а значит, объективность в отношении этносов и анклавов, населяющий Грузию. То же можно сказать о классиках грузинской литературы XX века — Г. Робакидзе, К. Гамсахурдиа, Л. Киачели. Масштаб личности приподнимал их над конъюнктурой и злободневностью, придавая их трудам высокую объективность.

Надо признать, что исторические события обусловлены закономерностями неизмеримо более глубокими, чем их те или иные толкования. Об этом свидетельствуют созданные практически в один год (к слову сказать, через 60 лет после Георгиевского трактата) лермонтовский «Мцыри» и баратошвилевский «Мерани». Сопоставление двух поэтических шедевров, взгляд двух гениев на современную Грузию в высшей степени красноречивы и многозначны.

ациональная история — одно из средств самоидентификации народа. Под национальной историей мы понимаем историю грузинского народа с древнейших времен до наших дней. Грузия исторически была полиэтнической страной, но грузинский народ всегда являлся основным стержнем государства. Поэтому пройденный путь грузинского народа, его «приключения», долгая борьба за существование и самобытность, мирное созидание в течение столетий составляет национальную историю Грузии. Национальная история Грузии — это и история развития грузинской национальной идеи, которая была одной из основ национально-государственного строительства в прошлом, включая последнее десятилетие XX века.

«Национальные историки» Грузии — это в основном молодое поколение представителей исторической науки страны, в публикациях которых отсутствуют марксистская идеология и методология, коммунистические догмы и стереотипы. Однако сам термин «национальные историки» не имеет широкого применения в Грузии. Этот термин нам представляется условным. Ученый, занимающийся исследованием истории своей нации, должен учытивать исторический контекст, то есть быть в курсе мировых исторических процессов той или иной эпохи, что способствует более объективной оценке событий национальной истории.

Пробуждение национального сознания в Грузии привело к переоценке не только истории советского периода. Историки занимаются исследованием причин потери независимости Грузии в начале XIX века, после чего она длительно инкорпорировалась в рамках Российской империи. Обсуждаются возможные альтернативы заключения Георгиевского трактата 1783 году. Сложности на пути строительства суверенного государства связываются с распадом единого грузинского царства и установлением владычества Турции и Ирана в Восточной и Западной Грузии. В оценке периодов царского правления и советского тоталитарного режима преобладают негативные оценки. В лице России Грузия видела единоверного союзника, средство избавления от мусульманского завоевания и дорогу в Европу, однако Российская империя оказалась для Грузии новой формой рабства.

Современное массовое историческое сознание в Грузии связано с социо-культурной идентичностью общества и во многом определяется ценностным отношением к прошлому. Важными источниками и основой формирования массового исторического сознания являются историческая и историко-художественная литература, вековые народные традиции, национальная духовная культура, чувство национального достоинства и др. Массовое историческое сознание — один из факторов национальной консолидации, выполняющий функции интеграции различных поколений. Среди исторических персонажей на первом месте по популярности стоит царь Давид Строитель. С его именем связываются могущество и процветание Грузии, простиравшейся от Чёрного моря до Каспийского.

Популярными остаются и религиозные символы. Например, Божья Матерь — хранительница земли Грузинской, Святой Георгий Победоносец, украшающей центральную Площадь Свободы в Тбилиси. Символом отца нации остается общественный деятель, писатель и просветитель Илья Чавчавадзе. Он причислен к лику святых. С именем Чавчавадзе связывают собирание нации под символами Веры, Языка и Отечества. Кроме того, Чавчавадзе стоял у истоков национально-демократического движения в Грузии. Главным национальным праздником считается 26 мая, День провозглашения Грузинской Демократической Республики, просуществовавшей с 1918 по 1921 год. Устойчивым в сознании людей остаётся стереотип российского империализма и милитаризма. Этот стереотип подпитывался в течение всех 18 лет независимости Грузии. По-прежнему чужими для грузин остаются все негрузины. Но те, кто принимают грузинскую культуру, овладевают языком, с уважением относятся к местным нравам и обычаям — вполне могут стать «своими».

Отчуждение национальных меньшинств сепаратистских регионов целиком связывается с имперскими целями России. Вместе с тем, этнические меньшинства, интегрированные в грузинскую культуру, воспринимаются в качестве своих, а не интегрированные — чужими. Турция и турки в советские годы воспринимались как потенциальные враги Грузии. Причиной этому, кроме коммунистической пропаганды, была и история отношений между нашими странами. После открытия границ и налаживания партнёрских торгово-экономических отношений, Турция стала восприниматься в качестве союзника, однако различие культур не дает возможности идентифицировать турок со «своими».

В историографии Грузии дискутируются, кроме истории Георгиевского трактата 1783 года, аннексия Грузии Россией в 1801 году, заговоры и вооруженные восстания против колониального режима российского самодержавия в XIX веке, распространение марксистских и в последствии большевистских идей в Грузии, целесообразность участия грузинского дворянства в борьбе с северокавказскими племенами на стороне России, феномен Иосифа Сталина, а также взаимоотношения между Грузинской демократической республикой и Советской Россией. Неизменным остается интерес к опыту суверенной Грузинской республики 1918–1921 годов, вопросам истории советской агрессии и потери независимости, роли российских властей в углублении этнического сепаратизма в автономных регионах Грузии и др.

Недавно в Тбилиси открылся «Музей советской оккупации», что вызвало среди некоторой части российских граждан недоумение или раздражение. В России лишь специалисты-историки знают о существовании независимой Грузинской Демократической Республики в 1918–1921 годах, а также о роли Красной Армии в её ликвидации. Но в самой Грузии память о суверенном государственном существовании в ХХ веке, никогда не исчезала. Вполне естественно, что сейчас в грузинской историографии активно переосмысливаются события 1918–1921 годов.

История советской эпохи — это наша общая история. Но каждый народ помнит и чувствует эту историю по-своему. Национальная память не одинаково перерабатывает и осмысливает общий опыт. И поэтому у каждого народа «свой» ХХ век. Общими для постсоветского пространства в перспективе могут стать демократические ценности, однако они в настоящее время остаются в рамках политической риторики и благих пожеланий. В постсоветских республиках, за исключением стран Балтии, установлены автократические режимы, их преодоление является историческим процессом.

Историкам, работающим в парадигме «национального нарратива», очень трудно избежать тенденциозности. Этноцентристская переоценка собственной культуры и прошлого встречается в трудах грузинских историков и литераторов, но особенно ярко она проявляется в учебниках по истории Абхазии и Южной Осетии, вышедших после развала СССР, в период обострения полиэтническсх конфликтов в этих регионах. Учебная литература по истории превращается в политический инструмент для сепаратистских режимов. История становится инструментом для достижения сиюминутных политических целей в руках людей, которым нет вообще дела до прошлого. Нынешние политические процессы только актуализируют эту тему. Грузии предстоит вырвать у России оккупированные территории и стать полноценной частью цивилизованного мира.

Если спор об истории принимает форму «войн памятей», различия в национальных образах прошлого могут повлечь за собой непредсказуемые последствия. Историки обязаны попытаться сделать так, чтобы общие воспоминания о прошлом сближали, а не разъединяли народы.

ациональная история в Азербайджане в последние десять лет — логическое продолжение тех тенденций в развитии исторической науки, исторического знания и исторического образования, которое берут свое начало с событий последний лет «перестройки» и с первых лет после обретения независимости.
В новых исторических условиях, когда понятие «отечественной истории» окончательно стало подразумевать лишь историю Азербайджана, а не историю прежней «большой Родины», под национальной историей стало пониматься лишь история Азербайджана. Это, естественно, не привело к отказу от изучения страниц истории, связанных с нахождением в составе Российской империи и СССР. Правда, все это вызвало переосмысление многих вопросов истории Азербайджана, которые трактовались прежде с позиций установок официальной советской (марксистско-ленинской) идеологии и конкретных державных интересов. С обретением независимости вырос интерес к истории Азербайджана и за его пределами. Тому свидетельство — постепенное оформление научного азербайджановедения в США, России, ряде других стран. Тем не менее, понятие «национальной историки» имеет в виду лишь историков, творчество которых протекает в Азербайджане, независимо от того занимаются ли они «национальной историей» или историей других стран.

Последние десять лет большое внимание было уделено созданию обобщающих произведений, таких как семитомная история Азербайджана, однотомным обобщающим работам по истории Азербайджана, учебником и учебным пособиям по национальной истории для вузов и средних учебных заведений. Но следует признать, что добиться нового прочтения большей части проблем истории Азербайджана не удалось. Больше «повезло» некоторым сюжетам, которые напрашивались на тщательное изучение и новое осмысление в свете отказа от прежних идеологических штампов и политических веяний. Повезло, поскольку эти темы активно разрабатывались в плане монографическом. К числу активно исследуемых проблем относятся, например, темы этногенеза азербайджанского народа, вхождение Азербайджана в состав России, общественных и политических движений начало ХХ века, истории Азербайджанской Демократической Республики. Проделана большая работа по изучению этих и некоторых других тем. Но утверждать, что уровень научной разработки в большинстве случаев достиг, нужной кондиции, нет оснований.

Как и в советское время, исторические произведения готовятся силами научных работников, занятых в Институте Истории Национальной Академии Наук и на кафедрах вузов. Положительным явлением следует признать достаточно широкий, не ограниченный доступ исследователей к фондам архивов, ликвидацию цензуры. Но сдерживающим поступательное развитие исследовательской работы фактором является снижение престижа занятости в сфере науки, связанное с недостаточным уровнем оплачиваемости труда ученых и отсутствием системы финансирования выпуска научной литературы. Как правило, авторы научных работ вынуждены сами обеспечивать издания подготовленных ими работ, а затем заниматься их реализацией. Все это крайне отрицательно сказывается на количестве и качестве издаваемой исторической литературы.

В отличие от первых постсоветских лет влияние псевдопатриотизма на развитие исторической науки уменьшилось. Меньше стало работ, в которых искусственно удревляется история этноса, выражено, однозначно, негативное отношение к теме российского завоевания, огульное отрицание советского прошлого. Вместе с тем появляется больше работ, в которых все сильнее ощущается стремление к взвешенной, объективной оценке событий прошлого. Влияние популистских тенденций в исторических работах первых постсоветских лет продолжает сказываться на массовом историческом сознании. К тому же, со временем, явно сказывается «отдаление» массового сознания от недавнего советского прошлого. Идет смена поколений. Для молодежи советские реалии — это, во многих случаях, нечто весьма далекое и даже таинственное. Связь с прошлой российской и советской историей ослабевает.

Несмотря на это в Азербайджане в историческом сознании не получили развитие антироссийские и антирусские настроения. Не ощущается каких- либо негативных настроений и в отношении других народов. Исключение составляют отношения с Арменией, и следует признать, с армянским народом. Агрессия Армении, оккупация азербайджанских территорий, Карабахская проблема, человеческие трагедии прошлых двух десятилетий породили соответствующие настроения в массовом сознании, что нашло свое отражение и в исторической литературе. Тема армянского экспансионизма и армянской агрессивности — одна из самых популярных в научной литературе и исторической публицистике. Все это следует рассматривать как проявление идеологической войны в условиях отсутствия мирного соглашения между двумя странами и нерешенностью проблемы Карабаха.

Наиболее дискутируемыми темами в литературе и публицистике являются как раз те, которые связаны с российской и советской историей. Весьма популярны темы причин утраты независимости в 1920 году, уменьшения территории республики в 1918–1920 гг. Неоднозначно оценивается роль азербайджанских добровольных формирований в рядах германской армии в годы Великой Отечественной войны. Неоднозначно трактуется вопрос о характере войны: была ли она отечественной для азербайджанского народа? Гораздо менее интенсивно ведутся споры о советской истории 20–30‑х годов ХХ века. Но в тоже время очень часто возникают дискуссии о роли тех или иных деятелей тех лет. Жаркие споры ведутся, например, по поводу оценок деятельности таких политических фигур как Н. Нариманов и М.Д. Багиров.

Безусловно, общий, на мой взгляд, для историков постсоветского пространства темой для обсуждения может служить проблема роли и значение российского присутствия и советского прошлого в судьбах народов бывшего СССР. Существует возможность на основе объективного подхода придти к единым, взвешенным оценкам этих больших периодов истории. Для Азербайджана — это почти два века истории. Значение их трудно переоценить как в плане изучения конкретных процессов прошлого, так и в оценке перспектив на будущее.

История каждого народа и каждой страны — по-своему уникальные материалы для обобщения мирового опыта. Но не в коем случае она не может служить основой для экспертной оценки со стороны о качестве пройденных путей. В противном случае это ведет к навязыванию исторических оценок, этноцентризму, мифотворчеству. Недостатки, характерные для советской исторической науки, связанные с рассмотрением исторического пути, пройденные всеми народами, по единой схеме — это путь в никуда. По этой схеме, кстати, и сегодня описывается история в некоторых странах постсоветского пространства при характеристике соотношения формирования «государствообразующего» этноса и нынешних, сложившихся между странами границ. Этот стереотип мышления, унаследованный от советского прошлого, без сомнения, будет со временем преодолен. И в это преодоление историки могут и должны внести свою лепту.

олее 15 лет в Казахстане идет процесс национального государственного строительства. Наряду с выбором экономических и политических приоритетов в систему государственных интересов включены и социокультурные проекты. Всемирная история строительства независимых государств и формирования современных наций показывает, что обращение к историческому прошлому как коллективной социокультурной памяти является частью национальной самоидентификации и консолидации. С самых высоких трибун в Казахстане говорится о том, что «с самых первых дней независимости в основу казахстанской идентичности был заложен принцип не этничности, а гражданственности».

С 1991 г. было, по сути, положено начало созданию новой национальной истории. Несмотря на обилие идей и схем историческая наука Казахстана стремительно развивается. Однако «свобода слова» стала тяжелым испытанием для казахстанских историков. Впервые за последнее столетие писать и печататься может каждый, было бы желание и материальные возможности. В этой ситуации на массового читателя обрушился поток исторических сочинений разного уровня и качества исполнения. Приверженцы мифотворческих тенденций, опираясь на аргументы вульгарного этницизма пытаются уверить аудиторию, что право на жизнь имеют только стереотипы традиционной культуры. Еще более жесткие позиции в данном историографическом дискурсе занимают публицисты из числа так называемых ультра-патриотов. У них всякая полемика обязательно воспаряется в высокие материи о судьбах нации.

В современной историографии зримо позиционировались две тенденции: модернизированная и традиционалистки-маргинализированная. В основе первой лежит стремление к научно-рационализированному знанию, а второй — своеобразное манихейство от науки. Водоразделом между двумя направлениями в современной историографии Казахстана является разный смысл, который вкладывается в понятия «национальная история» или «национальный историк». Представители академического направления отталкиваются от того, что народ Казахстана — это все жители страны, это общее название всех жителей Республики, независимо от их расовой, конфессиональной и иной принадлежности (наилучшие образцы национальной истории сегодня создали Т.И. Султанов, С.Г. Кляшторный, А.Ш. Кадырбаев, Н. Бекмаханова, И.В. Ерофеева, Н. Масанов, Ж. Абылхожин). Представители второго направления под национальной историей подразумевают историю казахского народа. Это видно из того, что многие видные историки-профессионалы, авторы фундаментальных трудов в своих выступлениях выражают несогласие с тем, что обобщающий труд по истории Казахстана называется «История Казахстана», «История Казахстана: народы и культуры». Они считают, что должно применяться название «История казахского народа». Таким образом, они трактуют национальную историю как историю этнической мобилизации, если под ней понимать теорию, идеологию, борьбу народа за свои национальные интересы и приоритеты, под которым чаще всего подразумевается создание национальной государственности.

Государственная национальная политика не предусматривает титульной нации и делает акцент на гражданстве и равенстве наций. Эта политика является наиболее эффективной в современных условиях Казахстана и многонациональным характером страны. Поэтому в официальной риторике употребляются выражения «народ Казахстана», «История Казахстана». «Характерно, что в политической лексике нашего общества, в СМИ не употребляется такое выражение как “национальное меньшинства”» (из выступления Н. Назарбаева на XIII сессии Ассамблеи народа Казахстана).

В центре внимания историков страны сегодня находится, прежде всего, советская эпоха во всей её целостности, включая процессы, связанные с созданием Алаш-Орды, Революцией в степи, коллективизацией, голодом 30‑х годов, послевоенным развитием республики, событиями 1986 г. Однако пока остаются неотрефлексированными вопросы национального строительства и языковой политики, у молодого поколения может возникнуть соблазн отождествлять современное государство с мотивами и действиями его одноименного предшественника в прежние времена, или того хуже, искать в событиях истории аргументы для обвинения своих сограждан иной этнической принадлежности в грехах их предков.

стория кыргызов и кыргызской государственности до 1991 года существовала в трех ипостасях:

— как история территории и кыргызов в рамках российско-советской версии истории;

— как мифическая история в виде эпоса «Манас» и преданий о енисейских кыргызах

— как родовая история в формате санжыры

Все эти исторические пространства не были практически никак связанны друг с другом.

Характерен тот факт, что подавляющее большинство кыргызских историков специализировались на советском историческом периоде. Кыргызскими историками не проводилось никаких работ в регионах древнего расселения кыргызов и с древними, в первую очередь китайскими источниками. Почти вся древняя история кыргызов изучалась российскими историками.

Основным событием в годы новой государственности стало восстановление кыргызского исторического полотна. Ключевую роль в организации и проведении этой работы сыграли писатель Чингиз Айтматов и политик Аскар Акаев. Первому из них принадлежит идея празднования тысячелетия эпоса «Манас», второму — идея 2200‑летия кыргызской государственности.

Совокупность исследований и пропагандистских мероприятий, проведенных в рамках этих продвижения двух идей, привела к восстановлению, хотя и в пунктирном виде цельного полотна кыргызской истории.

Однако проводимые акции носили больше идеологический характер, не были подкреплены планомерными и глубокими историческими исследованиями. И сегодня еще нельзя говорить о существовании не только общепризнанной, но и официальной концепции национальной истории.

Кыргызскому историческому сознанию не удалось избежать этноцентризма в толковании собственной истории. Исторический этноцентризм проявился в двух формах: в виде теорий происхождения всех народов от древних кыргызов и в виде представлений о том, что кыргызы являются народом с самой древней государственностью в Евразии.

Идеи этноцентризма не получили особого распространения, более того, они воспринимаются в стране с большим скептицизмом. В большой степени это связано с тем, что они воспринимаются не как отражение исторической реальности, а как идеологическая политика власти.

Кыргызы, как и другие народы Центральной Азии восстанавливали собственную историю в автономном режиме. Автономном настолько, что до сих пор не возникло никаких заметных противоречий или конфликтов по поводу различных подходов к региональной истории.

В массовое сознание транслировались как дискуссионные или даже конфликтные только те события истории, которые связаны с Россией: факт вхождения в состав России и события 1916 года. Это осуществлялось усилиями движений и партий националистического толка

История не известна народу. Прошлое существует в сознании кыргызов в мифологизированной форме, как «генетическая» память (отношение к китайцам и узбекам как недругам) и как родовая память в виде санжыры: родословных кыргызских родов.

Наиболее проявленным в массовом сознании является советский период истории причем в его советской же трактовке. Только первые поколения, прошедшие изучение истории по новым учебникам, имеют в некоторой степени скорректированную картину истории последнего века, но она продолжает оставаться советской историей, особенно с точки зрения идеологических акцентов и позиций.

Но история не известна и историкам. Из-за отсутствия возможностей изучения материалов древней и средневековой истории, а также нередко из-за отсутствия самих таких материалов, представление об огромных периодах в истории кыргызов носят либо фрагментарный характер, либо отсутствуют вовсе.

Кыргызское историческое знание во многом обязано своему пополнению благодаря современной политике. Концепция пробуждения национального самосознания в условиях острейшего социально-экономического кризиса и дефицита ресурсов развития — была выбрана в качестве одного из фундаментальных (наряду с демократией и рынком) источников трансформации и развития. Исторические книги первого президента страны Акаева, эпос «Манас» как источник национальной идеологии, переход к концепции моноэтничности страны — составляют разделы национальной стратегии использования истории для формирования новой кыргызской государственности. Ведущим актором этого процесса являлась и является власть.

В то же время история еще не стала достаточным ресурсом для самоопределения и восстановление национальной проектной функции.

Весь период постсоветского развития сейчас осознается как идентификационная неудача. До сих пор существует проблема не только отсутствия национальных идей и концепций развития, но и самой кыргызской этнической идентификации.

ля Таджикистана распад Советского Союза, обретение независимости совпали с глубоким всеобщим кризисом в Республике. Последовавшая за тем гражданская война (1992–1997 гг.) разрушила систему, сложившуюся в советское время. Изначально эта система содержала разрушительные элементы. Этими элементами были отчуждение большей части общества от участия в управлении, ликвидация хозяйственной независимости населения и многое другое, в том числе и отчуждение от собственной истории и культуры.

Сегодня Таджикистан стоит перед выбором преобразований в социальной и культурной жизни народа, а значит и выбором нового исторического пути. Процесс перехода к новому обществу является болезненным, задевающим интересы большинства населения, вызывая ухудшение их жизненного уровня, особенно в первые годы после распада СССР. На этом фоне в сознании народа в корне поменялось все то, что в годы Советского Союза так методично внедрялось в массовое сознание. Прозвучавшие на площадях стихи Икбала «Аз хоби гарон хез!» («Пробудись от глубокого сна!») расценивались как призыв к переосмыслению своей национальной истории и необходимости собственной самооценки.

Республика Таджикистан является молодым государством, но народы, населяющие его, имеют древнюю историю. Большинство таджиков проживают за пределами своей республики. Они компактно расселены в Афганистане, Узбекистане, Кыргызстане, Казахстане, Иране, Китае, Пакистане, России и в других странах мира. В книге М. Бабаханова «История таджиков мира» об этом сказано более чем достаточно. Сама эта книга является первым примером переосмысления нашей истории, которая раньше рассматривалась только в рамках Таджикистана.

Необходимость новой идентификации заставляет заглянуть в прошлое и в соответствии с историческими реалиями определять свое будущее. Об особенностях восприятия и создания национальной истории таджиков свидетельствует широкий круг источников, который исследован учеными историками достаточно полно. Весь спектр имеющихся источников и литературы о таджиках можно рассматривать с разных позиций, характерных их авторам (с позиции мифологии, арабских, в том числе исламских ученых, дореволюционных русских и европейских историков, марксистско-ленинской идеологии и советского государства, историков новейшего времени). В свою очередь весь богатый опыт изучения национальной истории таджиков на разных витках исторического развития позволяет воссоздать ясную картину прошлого и настоящего. Таким образом, создается прочная площадка для моделирования новой архитектуры национальной истории и системы взаимоотношений в таджикском обществе, обеспечивая формирование гражданской позиции и национального самосознания таджиков.

На протяжении долгих веков существования история таджиков была переплетена с историей других народов. Прежде всего, таджики всегда имели тесные связи с народами центральноазиатского региона. Конечно же, они никогда не были полностью изолированы и от внешнего мира, но все же вся существующая коммуникационная связь оставляла желать лучшего. Сегодня Правительство и Президент Республики Таджикистан Эмомали Рахмон проводят меры по выводу государства из создавшейся изоляции, и обеспечивая выход Таджикистана из геополитического тупика.

Говоря о правящей власти, следует подчеркнуть, что сегодня в Таджикистане она является единственной реальной силой, принимающей решения. Политические партии и общественные движения, участвовавшие в межтаджикском конфликте, согласились с компромиссным вариантом «Общего соглашения об установлении мира и национального согласия в Таджикистане» и теперь ведут лояльную политику по отношению к происходящим событиям в республике.

Коллективная народная память — важный фактор на пути консолидации таджикского общества. Пройдя длительный путь потери своей собственной государственности от распада государства Саманидов (999 г.) до распада СССР (1991 г.) таджики смогли сохранить свою традиционную культуру и обогатить ее культурой народов Востока и Запада. Однако в век бурных перемен таджикское общество не принимает активного участия в выработке концепции национального самосознания и самопонимания (пережиток социалистического прошлого). Что касается интереса к своей национальной истории, то он достаточно высок. Несмотря на указанное обилие первоисточников и литературы сохраняется дефицит доступных учебников по истории таджикского народа.

В условиях острого социально-экономического кризиса после гражданской войны правящая элита взяла на себя функции по выработке национальной политики. (Внутриполитический и внешнеполитический факторы). Проводимые в республике грандиозные празднования исторических дат (1100‑летие государства Саманидов, 2500‑летие г. Ходжнта, 2700‑летие г. Куляба) и юбилеев великих, всемирно известных деятелей таджикского народа (Абу Али-ибн Сино, Джалолиддини Руми, Абу Абдулло Рудаки), проведение различных международных форумов и конференций, массовых народных традиционных торжеств и многое другое не только в пределах Таджикистана, но и за рубежом, по мнению лидеров государства обеспечат единство народа, видение его национальной истории, гражданственности и национального самосознания.

овременная официальная историческая наука в Узбекистане является важнейшей составной частью государственной политики в сфере идеологии. Открыто декларируется тезис о том, что отечественная история должна сыграть ключевую роль в возрождении национального самосознания, формировании национальной идеологии, идеи национальной независимости, укреплении государственного суверенитета Узбекистана. По существу, пропаганда богатого историко-культурного наследия рассматривается как фактор обеспечения национальной безопасности страны.

Соответственно, подлинно «национальным историком» является лишь тот специалист, который открыто заявляет о своей миссии служения высоким интересам пропаганды ценностей национального образа жизни и борьбы за национальную независимость.

Сегодня в Узбекистане, по образу и подобию советской политико-идеологической практики, создана централизованная система идеологического контроля над историческим образованием и научными исследованиями в лице государственных управленческих, научно-исследовательских, образовательных и информационных институтов и учреждений.

Общепринятые принципы академической беспристрастности удается соблюдать лишь крайне ограниченному кругу исследователей, чьи научные работы не имеют широкого научного резонанса и, как правило, финансируются зарубежными исследовательскими фондами и организациями.

Основные научные проблемы, которые широко обсуждаются официальной историографией, имеют ярко выраженную идеологическую подоплёку и рассматриваются в односторонне-тенденциозном ключе. Это следующие сюжеты исторического прошлого:

1. История узбекской государственности

2. Вопросы этногенеза и этнической истории узбекского народа

3. История национально-освободительного движения узбекского народа

4. Период колониального угнетения узбекского народа

5. Период советского коммунистического тоталитаризма.

Доминирующими тенденциями в осмыслении прошлого являются монополизация Узбекистаном всего богатства историко-культурного наследия Центрально-Азиатского региона и рассмотрение всех его периодов лишь в качестве этапов подготовки главного события национальной истории, венчающего многовековое историческое развитие, а именно достижение национальной независимости и строительство национальной государственности. Этим обусловлены постоянные усилия по утверждению в массовом историческом сознании этноцентристского восприятия прошлого с сильнейшими элементами мифологического сознания.

Однако «ответственность» за подобное положение дел в исторической науке и массовом историческом сознании Узбекистана наряду с государством, преследующим вполне понятные и прагматичные цели государственного строительства, в полной мере должна разделить, так называемая, национальная интеллигенция, активно стимулирующая процессы утверждения идеологии национального величия под эгидой преодоления скверны проклятого колониально-коммунистического прошлого.

Кроме того, в современной узбекской историографии активно формируется жанр критики «ложной интерпретации» центрально-азиатского историко-культурного наследия в национальных историографиях соседних государств региона. Это жанр сродни присно памятному жанру советской исторической науки — критике буржуазных фальсификаторов.

По существу же, речь идет об утверждении узбекского национального приоритета над общим региональным историческим достоянием в борьбе с подобными монопольными притязаниями со стороны таджикской, туркменской, казахской и киргизской официальными историографиями.

к.и.н., эксперт Национального информационного агентства «Казинформ», член редакционной коллегии журнала «Казак тарихы», автор книги «Россия и Казахстан XVIII-начала XX вв.» (2004).

магистр истории, владелец издательства «Арго», автор 3-х монографий, нескольких учебных и пособий и одного романа; автор, соавтор либо составитель 13 учебников. В прошлом работал директором эстонского государственного экзаменационного центра, заведующим историческим отделением Таллиннского университета, заместителем директора Института истории.

доктор философии, профессор славянских литератур Рурского университета в Бохуме, директор Института русской и советской культуры им. Ю.М. Лотмана в отставке (www.rub.de), член Международного Совета «АИРО-XXI». Автор книг и статей по истории русской литературы, советской культурной политики, методологии культуры, истории официального и неофициального искусства: «В тисках идеологии. 1917–1927 (1992), «Политика и культура при Ленине и Сталине, 1917–1932 (1998; 2001), «От единства к многообразию. Разыскания в области другого искусства 1950-х – 1980-х годов» (2004), (совместно с Вадимом Сидуром) «“О деталях поговорим при свидании….” Переписка» (2004); главный редактор серии «Культура и власть от Сталина до Горбачёва» (издаётся с 1998 года).

координатор Аналитического консорциума «Перспектива» (www.perspect.org), вице-президент Центральноазиатского интеллектуального фонда «Восток», Председатель Наблюдательного Совета Европейского клуба Кыргызстана, кандидат исторических наук, соавтор книг «Центральная Азия: собственный взгляд» (2006), «Кыргызская Республика: история и идентичность» (2007) и др., издатель центральноазиатского аналитического журнала «Этнический мир» и информационно-аналитического сайта "Tazar"(www.tazar.kg). В прошлом работал заместителем министра образования Кыргызской Республики, директором Международного института стратегических исследований при Президенте Кыргызской Республики, советником президента А. Акаева и президента К. Бакиева.

изучал правовые науки, славистику и восточно-европейскую историю в Марбурге, Мюнхене, Бонне и Киле. Работал в МИД Германии, в Фонде Науки и политики в Эбенхаузене. С 1993 года – Руководитель Бюро Фонда Фридриха Науманна в Москве, проекта «Россия и ряд стран СНГ», создатель «Библиотеки либерального чтения», в которой вышли 22 издания.

к.и.н., доцент МГУ им. М.В. Ломоносова, Руководитель Международного Совета Ассоциации исследователей российского общества (АИРО-XXI: www.airo-xxi.ru), член Экспертного Совета РИА «Новости», автор книг: «Вертикаль Большого террора» (М., 2008); «Чрезвычайный век российской истории» (СПб., 2004); «Пространство власти от Владимира Святого до Владимира Путина» (М., 2004); «История и конъюнктура. Субъективные заметки об истории советского общества» (М., 1992) и др.

д.и.н., профессор, заведующий кафедрой политологии БГЭУ, член (от Беларуси) Международного научного Совета РАН по сравнительному изучению цивилизаций; член редакционного совета журнала «Soviet and Post-Soviet Review». Автор книг: «Социальные конфликты и крестьянская ментальность в Российской империи начала ХХ века: новые материалы, методы, результаты» (1997), «Постсоветское «великое переселение народов»: Беларусь, Россия, Украина и другие» (2000), «Гiсторыя сялянства Беларусi са старажытных часоу да наших дзен. Ад рэформы 1861 г. да сакавiка 1917 г.» (2002), «Союз РБ–РФ. Элиты и массовое сознание Беларуси о настоящем и будущем интеграции с Россией» (2003), «Изучение национализма в Европе и Евразии: новые аспекты» (2004) и др.

математик и историк. Член Правления Международного общества «Мемориала», руководитель исследовательской программы «История инакомыслия в СССР. 1950–1980-е гг.». Автор многих статей, посвященных истории становления и развития независимой общественной активности в СССР, а также состоянию исторической памяти в современной России.

советник Министра культуры РФ, член Эспертного Совета МИАН «РИА-Новости».

социолог, переводчик, руководитель отдела социально-политических исследований Аналитического центра Юрия Левады (Левада-Центр), заместитель главного редактора журнала «Вестник общественного мнения», автор книг: «Слово – письмо – литература» (2001), «Интеллектуальные группы и символические формы» (2004), «На полях письма» (2005), «Жить в России на рубеже столетий» (2007), «Путинская «элита»» (2008, в соавторстве с Л.Гудковым и Ю.Левадой) и др.

политический обозреватель «Российской газеты», ведущий авторских программ на радиостанции «Эхо Москвы» и на телеканале RTVI, член Экспертного Совета РИА «Новости». Автор многочисленных аналитических материалов в российских и зарубежных средствах массовой информации.

к.и.н., доцент Российско-Таджикского Славянского Университета, заместитель декана факультета истории и международных отношений по научной работе. Один из авторов учебника «Введение в конфликтологию» (Душанбе, 2006); «Руководство к преподаванию конфликтологии по учебнику «Введение в конфликтологию»»; а также научных статей в области взаимоотношений России и Таджикистана и по проблеме присоединения Средней Азии к России.

д.и.н., профессор Бакинского Государственного Университета, автор книг «Власть и народ. Послевоенный сталинизм в Азербайджане. 1945–1953» (2003), «Азербайджан. Оттепель. Первые годы оттепели в Азербайджане.1953–1956» (2006), «Очерки истории России советского периода» (2008) и др. Руководитель НПО «За гражданское общество» (с 1997 г.).

доктор права, Руководитель Бюро Фонда Фридриха Науманна в странах Южного Кавказа.

Руководитель Редакции стран СНГ и Балтии МИАН «РИА-Новости», председатель Экспертного Совета «РИА-Новости», член Международного Совета «АИРО-XXI», руководитель ряда научных и издательских проектов.

д. и. н., заведующий отделом новейшей истории и политики Института истории Украины НАН Украины, автор книг «Украина 1991-2007. Очерки новейшей истории» (2008), «До питання про iдеологiю ОУН» (2003), «Теорiя нацii та нацiоналiзму» (1999), «Ukrainaan Historja» (1997), «Iсторiя Украiни: нове бачення» (1996), «Сталинiзм i украiньска iнтелiгенцiя» (1991) и др.

председатель правления Фонда «Центр политической философии», зам. главного редактора журнала «The New Times/Новое время», колумнист газеты «Ведомости» и Газеты Ру, автор ряда книг, в том числе «Новая русская идеология» (2001), первой биографии Анатолия Чубайса «Неизвестный Чубайс» (2003), «Спичрайтеры» (2007).

Руководитель Центра поддержки общественных дискуссий, координатор программ Московского Бюро Фонда Фридриха Науманна.

сотрудник Объединённой редакции «АИРО-XXI – Новый хронограф»

д.и.н., профессор Казахского национального университета имени аль Фараби, автор монографии «'Знаком милости Е.И.В.' Россия и народы Северного Прикаспия» (2005).

директор исследовательских программ «Балтийского форума» (Рига), соредактор книги «Mobile Ideas, Resilient Values: A Tale of Two Democracies» (Berlin, 2005). Основная сфера научных интересов – латвийско-российские и европейско-российские отношения. В сфере этнополитики и политики идентичности в Латвии – автор исследования «Etnisko attieksmju termometrs» [Термометр этнических отношений] (с И. Строде, Рига, 2005) и ряда публикаций.

политический обозреватель телекомпании «ТВ-Центр», член Союза писателей России, автор многих книг, изданных в России и за рубежом, включая последине: «Брежнев», «Андропов», «Председатели КГБ», «Министры иностранных дел», «Борис Ельцин. Послесловие», «Иосиф Сталин. Его маршалы и генералы».

автор статей, публикатор архивных документов, редактор различных изданий по истории общественных движений ХIX века, а также по истории советского политического террора. С 1998 г. по настоящее время – Председатель Правления Международного общества «Мемориал».

к. и. н., заместитель главного редактора Российского исторического журнала «Родина» член Международного Совета АИРО-XXI, автор ряда коллективных монографий: «Российские реформаторы» (1995), «Российские консерваторы» (1997), «Русский либерализм» (1999), «Национальные истории в советском и постсоветских государствах» (1999), «Россия: государственные приориеты и национальные интересы» (2000), «Постимперская идентичность России» (2003) и др., участник ряда международных исследовательских программ.

культуролог, преподаватель Кишиневского Государственного Университета имени Иона Крянгэ (Молдавия), обозреватель агентства «Новости-Молдова», участник его телемостов со странами СНГ. Среди исследований и статей: «Национальная самобытность как основа культурологической универсальности»; «Национальная литература в сфере проблем современного мира»; «Литература как зеркало национального характера» и др.

основатель и председатель Центра правовых и политических исследований «Конкорд», депутат Парламента Республики Армении (1991–1999) и министр национальной безопасности страны (1994–1995).

д. и. н., доцент факультета истории Вильнюсского университета, спецредактор академического ежемесячного журнала по религии, обществе и культуре «Naujasis Židinys-Aidai» (www.aidai.lt/en), член Национального комитета историков Литвы, секретарь Двухсторонней комиссии историков России и Литвы, автор книг: «Litauen im Visier des Dritten Reiches: März–September 1939» (нем., Вильнюс, 2002), «Molotovo–Ribbentropo paktas ir Lietuva» (лит. «Пакт Молотова–Риббентропа и Литва», Вильнюс, 2006).

член Союза писателей, Главный редактор журнала «Дружба народов», вице-президент Международной конфедерации журналистских союзов. Лауреат ряда литературных премий. Автор романов – «Два месяца в деревне, или Брак по-имеретински» (переведен на 17 языков, экранизирован и инсценирован в России и за рубежом), «…Где отчий дом», «Вниз и вверх», «Ныне отпущаеши…», повести «Расскажи мне о Грузии», сборника рассказов, сборника публицистических статей «Трудное усилие возрождения» (о политических событиях последних лет). Перевел множество книг и пьес выдающихся грузинских писателей – М. Джавахишвили, О. Иоселиани, О. Чиладзе, Р. Инанишвили и др.; в течение ряда лет был вице-президентом Московского грузинского землячества и Общества грузин в России. Награждён «Орденом чести» (Грузия).

Национальные истории на постсоветском пространстве:
10 лет спустя

Татьяна ФИЛИППОВА
(Россия)

Андрес АДАМСОН
(Эстония)

Нерюс ШЕПЕТИС
(Литва)

Виктор МАКАРОВ
(Латвия)

Ирина ЦВИК
Молдавия

Георгий КАСЬЯНОВ
(Украина)

Олег БУХОВЕЦ
(Белоруссия)

Александр ЭБАНОИДЗЕ
(Москва)

ПРИЛОЖЕНИЕ

д. и. н., профессор Отар ДЖАНЕЛИДЗЕ
и к. и. н., доцент Георгий СИАМАШВИЛИ
(Грузия)

Эльдар ИСМАИЛОВ
(Азербайджан)

Жанат КУНДАКБАЕВА
(Казахстан)

Валентин БОГАТЫРЕВ
(Кыргызстан)

Мунира ДЖАМАЛОВА
(Таджикистан)

Азиз ТАТЫБАЕВ
(Узбекистан)

Национальные истории на постсоветском пространстве: 10 лет спустя

Татьяна ФИЛИППОВА (Россия)

Андрес АДАМСОН (Эстония)

Нерюс ШЕПЕТИС (Литва)

Виктор МАКАРОВ (Латвия)

Ирина ЦВИК Молдавия

Георгий КАСЬЯНОВ (Украина)

Олег БУХОВЕЦ (Белоруссия)

Александр ЭБАНОИДЗЕ (Москва)

ПРИЛОЖЕНИЕ д. и. н., профессор Отар ДЖАНЕЛИДЗЕ и к. и. н., доцент Георгий СИАМАШВИЛИ (Грузия)

Эльдар ИСМАИЛОВ (Азербайджан)

Жанат КУНДАКБАЕВА (Казахстан)

Валентин БОГАТЫРЕВ (Кыргызстан)

Мунира ДЖАМАЛОВА (Таджикистан)

Азиз ТАТЫБАЕВ (Узбекистан)