airo-xxi.ru

  • Увеличить размер
  • Размер по умолчанию
  • Уменьшить размер
Home О нас пишут «Вопросы истории» (2020. №9) о книге М.И. Мельтюхова, В.А. Невежина И А. Либина "Советская внешняя политика и дипломатия 1939-1941 гг."

«Вопросы истории» (2020. №9) о книге М.И. Мельтюхова, В.А. Невежина И А. Либина "Советская внешняя политика и дипломатия 1939-1941 гг."

voprosy istoriiБаланс в пользу знаний: новая книга о внешней политике СССР Советская внешняя политика и дипломатия 1939-1941 гг.: нетривиальный взгляд на события. М. АИРО-ХХI. 2019.192 с.

После масштабных мероприятий, посвященных 100-летию начала Первой мировой войны, невольно задумываешься над тем, как научное сообщество будет отмечать аналогичную годовщину Второй мировой. Как правило, такие коммеморатив- ные кампании в России стимулируют научную мысль, а наравне с нею — активность властных структур. Достаточно подсчитать, сколько раз за последние десять лет государственные мужи касались проблемы международного кризиса 1939 года. Если проследить эволюцию официальной риторики применительно к договору о ненападении между СССР и Германией, окажется, что власти уже задействовали весь спектр оценок. С расчетом на евроатлантический истеблишмент пакт Молотова-Риббентропа был единожды назван аморальным, потом — чем-то ритори- чески-позитивным («Чего же здесь плохого-то?»), и, наконец, — дипломатическим триумфом, которым нужно гордиться (не меньше обескураживает тот факт, что те же самые лица, превзошедшие своим пафосом ортодоксию справки «Фальсификаторы истории», сопричастны к акциям почитания Карла Маннер- гейма — соорганизатора блокады Ленинграда). Последние по времени реплики, принадлежащие околопре- зидентскому окружению, относятся к 2019 году.
На промежуточном рубеже по пути к столетней годовщине Второй мировой войны издательство АИРО-ХХ1 выпустило сборник трудов, который своим названием обещает читателям «нетривиальный взгляд на события». Столь амбициозную задачу издатели возложили на трех авторов. Прежде всего, на авторитетных историков М.И. Мельтюхова и В.А. Невежина, чья компетенция в области военно-дипломатической истории подтверждена многочисленными исследованиями. О третьем участнике издательского проекта—Александре Либине (Израиль) — скажем подробнее: бывший репатриант и активист алии, выступавший за диалог с Кремлем, чтобы облегчить положение еврейской диаспоры в СССР, экс-дипломат, политический обозреватель и публицист, близкий к израильским интеллектуалам. В последние годы он нередко обращается к экскурсам на исторические темы. Профильное математическое образование, полученное в МГУ и отточенное в Тель-Авивском университете, свидетельствует о его системном мышлении и способности к моделированию ситуаций. Похвально также его внимание к деталям. В то же время, склонность к абстрагированию, особенно там, где сказывается недостаток документальных источников, добавляет в его исторические реконструкции гипотетические допущения.

Каждый из перечисленных авторов представлен в книге двумя исследовательскими текстами. Статьи М.И. Мельтюхова «Политический кризис 1939 г. и Советский Союз» (с. 10—45) и «Источниковедческие проблемы советско-германских документов августа 1939 г.» (с. 46—95) можно отнести к разряду «дуплет- ных» публикаций. Ранее они появились под другими названиями и в несколько ином формате в сборнике «Антигитлеровская коалиция —1939: формула провала» (2019). Первая статья М.И. Мельтюхова — многоаспектная хроника предвоенного кризиса с участием европейских держав и Советского Союза. По мнению историка, в постмюнхенский период сталинское руководство стремилось, во-первых, не допустить консолидации великих держав Европы на антисоветской основе и, во-вторых, обеспечить интересы страны и ее влияние в мире за счет инструментализации международных противоречий. В условиях новых внешнеполитических рисков СССР предпочитал союз с западными демократиями, тогда как в Лондоне и в Париже стремились к компромиссу с Германией. Различное целеполагание, помноженное на взаимную подозрительность и неуступчивость сторон, привело к середине июля к фактическому провалу политической фазы англо-франко-советских переговоров, после чего в Кремле высказались за улучшение отношений с Берлином. Стартовавшие в Москве военные переговоры использовались всеми участниками для давления на Германию. В Кремле получили возможность выбирать, с кем и на каких условиях договариваться. Среди факторов, повлиявших на конечное решение, несколько мимолетно
упоминается война на Халхин-Голе, что для исследователя, сфокусированного на интересах безопасности СССР, не вполне типично (такой ас- симитричный подход обычно присущ критикам советского внешнеполитического курса).
Советско-германский договор о ненападении М.И. Мельтюхов называет большим успехом советской дипломатии: СССР временно остался вне европейской войны; в перспективе нейтральный статус позволял ему занять позицию арбитра. В статье напрямую не артикулируется вынужденность договора о ненападении для СССР, однако вся аргументация автора сводится к данному тезису. Возникает резонный вопрос: насколько совместимы дипломатический успех и его вынужденный характер? Нет ли здесь алогичности? Кстати, другая статья М.И. Мельтюхова, независимо от намерений автора, ставит под сомнение столь категоричный вывод о дипломатическом «успехе».
Во второй статье историк задается вопросом, как именно были оформлены советско-германский договор о ненападении и секретный дополнительный протокол к нему. Центральная проблема — внешний вид и количество подписанных документов. Автор сопоставил немецкие копии документов с фотопленок К. фон Лёша с российскими архивными оригиналами (в отсканированном формате) на предмет их соответствия дипломатической практике оформления подобных документов. Первоочередная источниковедческая процедура позволила выделить наглядные, в том числе экцентрич- ные, отклонения от принятых дипломатических норм: нарушение правила альтерната (первоочередности

расположения в тексте соглашений подписей уполномоченных лиц и названий государств, которые они представляют); несхожие подписи наркома В.М. Молотова, выполненные латиницей; чернильные вставки и исправления в машинописном тексте документов; подписание немецкоязычного текста договора о ненападении на обратной стороне листа. Любопытны авторские наблюдения о локализации и не вполне корректном написании гидронима На- рев в тексте протокола. Следом за другими учеными В.М. Мельтюхов признает смысловые изъяны протокола, выходя, таким образом, за рамки внешней критики: во-первых, в тексте документа невнятно сформулирована ситуация с Виленской областью и, во-вторых, отсутствует разъяснение, что собственно понимается под лексемой «сфера интересов». При этом автор придерживается уязвимой историографической диспозиции, согласно которой протокол «юридически не нарушал никаких договоренностей Германии или СССР с третьими странами» (с. 78). Сам факт советско-германского разграничения «сфер интересов» на чужих территориях противоречил суверенитету третьих стран (это аксиома), к тому же имплицитный дискурс лексемы, скрытый от контрагента по протоколу, сохранял за нею принятое в советской международно-правовой мысли значение: сферы интересов — это территории в пределах другого государства, исключительное право на завладение которыми принадлежит в будущем какой-либо державе (такая «не целомудренная» дефиниция явно подрывала договорные обязательства СССР перед Польшей и странами Балтии).
Согласно конечному выводу исследователя, немецкие и российские экземпляры августовских документов содержат достаточное количество визуальных аномалий и несообразностей, требующих своего объяснения. Историк даже предлагает провести всестороннюю физико-химическую и делопроизводственную экспертизу имеющихся российских документов (напомним, что криминалистами уже была выполнена графологическая и техническая экспертизы фотокопий и оригиналов документов, однако, отчеты тридцатилетней давности до сих пор не введены в научный оборот). На поставленный М.И. Мельтюховым вопрос, чем объясняется странное оформление августовских документов (с. 79), напрашивается заурядный ответ. Во-первых, кремлевская фаза переговоров протекала в режиме цейтнота, когда не оставалось времени для грамотной и тщательной подготовки документов к процедуре подписания (даже в титуле договора вместо полного наименования СССР значится его усеченный неофициальный вариант «Советский Союз»). Во-вторых, советский технический персонал, обслуживавший переговоры, не обладал должной квалификацией. Опрометчивость И.В. Сталина и В.М. Молотова обернулась тем, что к переговорам не были привлечены два самых компетентных дипломата — заместитель наркома В.П. Потёмкин (ему доверили только встретить германскую делегацию на аэродроме) и опытнейший сотрудник Договорно-правового отдела НКИД Н.П. Колчановский — «последний из могикан» чичеринского набора, запуганный и болезненный человек — однако в августе 1939 г. достойной замены ему среди специалистов

попросту не было. После разгрома центрального аппарата НКИД в подчинении советских руководителей, в том числе в новосформированном секретариате наркома оказались неискушенные и малоквалифицированные сотрудники. Только что назначенный начальник правового отдела Л.М. Куроптев и новобранцы типа А.П. Павлова еще не были готовы к решению таких ответственных задач. Поэтому грамматические огрехи в переводе текста с русского на немецкий язык, обнаруженные заведующим юридическим отделом МИД Германии Фридрихом Гауссом, нестандартный и отчасти небрежный машинописный набор текста, «отсебятина» при подписании документов в ночь с 23 на 24 августа 1939 г. оказались неизбежными.
Статьи А. Либина «Сталин, Гитлер и первый геополитический коллапс» (с. 96—129) и «Марксистская полемика как форма межгосударственного диалога» (с. 179—191) посвящены причинам ухудшения отношений между Москвой и Берлином и сталинским попыткам отсрочить войну с Германией накануне июньской агрессии.
Согласно авторской схеме, изложенной в эффектном публицистическом ключе, марксист Сталин, будучи «инстинктивным геополитиком», сумел в 1939 г. удержать СССР от участия в европейской войне, что в сочетании с победой на Халхин-Голе улучшило стратегическое положение страны. Определенный шанс отдалить конфликт с Германией связывался с идеей «Большого Альянса» — военно-политического союза Германии, Италии и Японии, с последующим включением в него СССР. Инициатива такой комбинации, направленной против англо-саксонской
гегемонии, принадлежала Й. фон Риббентропу. Немецкого министра вдохновили взгляды Карла Хаусхо- фера. Советский пазл, однако, никак не сочетался с германо-итало-япон- ской головоломкой. Проект «Большого Альянса» был сорван несовпадением геополитических стремлений и притязаний Берлина и Москвы — особенно на Балканах. Геополитическая целесообразность окзалась беспомощной перед «личностным фактором» — стереотипами мышления главных действующих лиц. Советские лидеры категорически не понимали иррационализм фюрера, что подводило Кремль к бесполезным или контрпродуктивным решениям. С другой стороны, маниакальный антисемитизм Гитлера делал войну против СССР неизбежной. Как думается, такая «гео-ментальная» версия событий найдет своих сторонников, потому что она базируется на общеизвестных фактах, а также — своих критиков, т.к. многие идеологические и военно-политические аспекты остаются вне анализа, а некоторые авторские «трюизмы» в контексте других общеизвестных фактов утрачивают свою бесспорность.
В следующем тексте, логически вытекающем из первого, А. Либин обращается к экстраординарным и сложномотивированным обстоятельствам появления на страницах майского номера журнала «Большевик» (1941) сталинского письма «О статье Энгельса “Внешняя политика русского царизма”» (1934). Ранее многие российские и зарубежные исследователи интересовались идеологическими, политическими и дипломатическими контекстами сталинского письма (относительно недавно в творческом наследи историка В. Г. Ревуненкова (1911—2004)

была обнаружена работа о сталинских претензиях к Энгельсу). В такой плотной историографической среде очень непросто предложить оригинальные ответы на неоднозначные вопросы: каковы были намерения издателей письма, и кто являлся основным адресатом сталинского текста семилетней давности? По мнению автора, весной 1941 г. Сталин был встревожен непредсказуемым спадом советско-германских отношений, циркулировавшими слухами о возможности англо-германского мирного урегулирования и несанкционированными демаршами иностранных послов. С одной стороны, в Кремле готовились к наступательной войне, с другой, — соблюдали максимальную мимикрию, чтобы не встревожить Берлин советскими мобилизационными мероприятиями. Непосредственным импульсом к публикации сталинского письма, как предположил А. Либин, стал некий сигнал, исходивший из Берлина: «Гитлер сделал жест, имевший не конкретно-политический, а эзотерический смысл» (с. 188). Настоящая догадка, признаться, имеет довольно невесомую аргументацию: якобы 15 мая 1941 г. в Москву внештатным рейсом «Юнкерса-52» доставили нечто такое, что побудило Сталина к действию, например, личное послание Гитлера. Получи такое письмо Сталин, разве стал бы он прибегать к литературным шарадам? Так или иначе, в расчете на германских наблюдателей Сталин обнародовал собственный текст о малоизвестной работе Фридриха Энгельса, тем самым подчеркнув типичное для европейских держав поведение России в международных делах, а также свою политическую благонамеренность и адекватность в качестве госу
дарственного деятеля. Саморепре- зентация советского лидера, только что занявшего пост главы правительства, имела непосредственный дипломатический подтекст. Автор назвал эту пропагандистскую акцию попыткой диалога с Гитлером путем литературных аналогий (кстати, в Кремле иногда прибегали к пропагандистским манипуляциям с произведениями Г. Гейне, Э. Золя или с мемуарами О. фон Бисмарка, следовательно, сталинское эпистолярное наследие вполне подходило для аналогичных задач). Для советской стороны настоящая акция оказалась бесплодной, если не фатальной, учитывая скорую нацистскую агрессию (с. 188).
Отдельные аспекты пропагандистского обеспечения советского внешнеполитического курса отражены в статьях В.А. Невежина «Анонимные публикации И. В. Сталина о внешней политике СССР (1939— 1941 гг.)» (с. 130—162) и «Советские оценки договора о нейтралитете с Японией (по архивным документам второй половины апреля-мая 1941 г.)» (с. 163—178). В первом случае объектом научного изучения стали рукописи газетных передовиц и материалы ТАСС за сталинским авторством или с его правкой, обнаруженные в фондах АВП РФ и РГА- СПИ (сами документы напечатаны в качестве Приложений). Настоящие тексты, опубликованные позже на страницах «Правды» и «Известий», уточняют представления Сталина о приоритетах внешней политики СССР в сложной международной обстановке 1939—1941 годов. «Сталинские “анонимные” публикации» рассматриваются в обширном дипломатическом и военно-стратегическом контексте: тройственные ко

алиционные переговоры 1939 года; боевые действия в Финляндии и Норвегии; советско-японские отношения. Новые источники со сталинскими «репликами» позволяют внести определенные коррективы в некоторые сюжеты. Например, на основании сталинской редакции передовой статьи «К международному положению» (Известия. 1939.11 мая.) автор пришел к выводу, что Сталин осознал всю тщетность попыток организовать с Англией и Францией полноценный военный альянс для предотвращения германской агрессии в Европе (как представляется рецензенту, Сталин пока лишь пытался озадачить партнеров по переговорам и попутно ассистировал британской парламентской оппозиции, критиковавшей Н. Чемберлена). Вместо официальных деклараций сверхосторожный Сталин ограничивался дозированными информационными и контрпропагандистскими акциями анонимного свойства.
Над чем более всего задумываешься, ознакомившись со статьей В.И. Невежина? Наверно, над тем, что Сталин сам, не передоверяя никому другому, периодически отвлекался на суррогатную публицистику «текущего» характера. Прежде с подобными функциями справлялись не только «золотые перья» Нарко- миндела Б.М. Миронов, Д.Г. Штерн, Х.С. Вейнберг и «аффилированные» с внешнеполитическими структурами обозреватели масштаба К. Б. Ра- дека или П.Л. Лапинского, но и на порядок менее респектабельные и не столь осведомленные журналисты центральных изданий. Даже с опустошением редколлегий и отдела печати НКИД, клету 1939 г. еще оставался с десяток квалифицированных литсотрудников, включая упоминае
мого в статье Д.И. Заславского. Они могли подготовить и отредактировать текст любого профиля и замысловатости. Тем не менее, в обход уцелевших дипломатов и журналистов Сталин лично участвовал в подготовке информационных материалов для газет. Неужели, у него был настолько ограниченный выбор исполнителей и коммуникативных средств, чтобы оперативно интерпретировать события и влиять на ситуацию в желаемом направлении?
Заключительная статья В.А. Невежина взаимосвязана с предыдущей. На примере договора о нейтралитете между СССР и Японией от 13 апреля 1941 г. раскрывается процесс конструирования пропагандистскими и политическими структурами основополагающих «оценок» этого внешнеполитического акта. Именно такие тщательно отчеканенные суждения, согласованные высшим партийно-государственным руководством, доводились по различным каналам до советской и зарубежной аудиторий. В работе цитируются различные исторические источники и персональные мнения, однако самым интригующим является уникальный документ, извлеченный историком из недр АВП РФ — аналитическая справка, которую в середине апреля 1941 г. подготовили два экс-полпреда — Я.З. Суриц и А.В. Терентьев (последнего из них, кстати, зовут Алексей, а не Александр, как указано в сноске). Выявленный документ содержит компетентный юридический разбор основных положений договора о нейтралитете в контексте советской дипломатической практики (специалисты могут только пожалеть, что ничего подобного не найдено в мидовских архивах применительно к договору о ненападении

с Германией). Пока неизвестно, кто был заказчиком или адресатом этой экспертизы, и зачем она вообще понадобилась. Дипломаты пришли к выводу, что подписанный договор обязывает СССР и Японию сохранять нейтралитет в случае, если одна из договаривающихся сторон станет объектом военных действий со стороны одной или нескольких держав, однако соглашение допускает возможность оказания ограниченной помощи одной из воюющих сторон. Договор не предотвращал все риски и позволял сторонам уклоняться от соблюдения нейтралитета при определенных обстоятельствах. К таковым, к примеру, относились обязательства Японии по Тройственному пакту с Германией и Италией. При всей своей «неоднозначности» договор с Японией, считали Я.З. Суриц и А. В. Терентьев, значительно улучшал положение СССР на востоке и на западе. В документах для служебного пользования фиксировалось, что договор, заключенный в интересах СССР, может не совпадать с интересами безопасности воюющего Китая и США, чей конфликт с Японией не исключался.
Удалось ли издательству воплотить обещанный читателю «нетривиальный взгляд». Если под нетриви- альностью понимать небанальность, то, безусловно, — да. В своем предисловии к сборнику А.М. Филитов поддержал авторов за «стремление представить новый, незашоренный взгляд на проблематику, которая до настоящего времени вызывает много вопросов, служит полем столкновения различных школ и на
правлений исторической мысли. В значительной мере речь идет о столкновении сторонников политизации истории и тех, кто выступает за ее объективную трактовку. Авторы данного сборника — в числе последних» (с. 9). В различном сочетании и пропорции тексты М.И. Ме- льюхова, А. Либина и В.А. Невежина отразили две тенденции изучения истории международных отношений XX века. Первая — хрестоматийно-привычный формат широкопанорамных описаний и обобщений как суммы избирательных исторических фактов и авторских комментариев. Безусловно, настоящий формат имеет свой неисчерпаемый научный потенциал, однако в условиях методологической косности и политизированности он чреват утверждением историографии мнений над историографией знаний. Мнения — это всего лишь повод для бесконечных дискуссий, импульсы для вялотекущего движения научной мысли. Вторая тенденция — кропотливое осмысление отдельных исторических фактов и освоение источников: трудоемкая внешняя и внутренняя критика, текстологические исследования, изучение документальных комплексов (именно этим маршрутом, к примеру, двигаются медиевисты). Такой исследовательский подход, продемонстрированный авторами на страницах сборника, гораздо продуктивнее. В итоге — баланс смещается в пользу знаний, а не частных мнений.

В.А. ТОКАРЕВ (канд. ист. наук. Магнитогорский политехнический колледж)

 

tpp