Асташова Н.Д. История пространства или пространства истории? Рецензия: Бордюгов Г.А. Пространства российской истории XX–XXI веков /Составление и предисловие – Дмитрий Андреев. – М.: АИРО-XXI, 2019. – 352 с.
Выход книги «Пространства российской истории XX–XXI веков» стал ярким событием в научной публицистике этого года. В сборник избранных работ вошли статьи, экспертные комментарии и интервью, в которых представлен анализ российской истории XX–XXI вв. сквозь призму представлений о «пространстве власти» и «пространстве памяти», образующих пеструю мозаику событий прошлого и настоящего нашей страны. Этот труд выделяется среди многообразия подобных изданий последних лет, в первую очередь, за счет «пространственного подхода» к истории.
Неоспоримым достоинством книги является обилие малоизвестных исторических фактов. Легкая манера изложения, втягивающая читателя в гущу событий, позволяет сохранить ясность восприятия таких тяжелых моментов нашего недавнего прошлого как революции, репрессии, послевоенное восстановление, постперестроечный период. Не лишенные эмоциональности комментарии оставляют свободное поле для самостоятельных размышлений читателя.
Книга состоит из трех частей: концептуальное, конъюнктурное и персональное. Введение определяет цели работы, объясняет принципы компоновки материала по главам. Одной из главных задач данного издания называется популяризация исторического знания в современном обществе, в связи с чем составитель посчитал оправданным отказ от ссылок на научную литературу и источники информации, «чтобы сделать работы Геннадия Бордюгова доступными и понятными максимально широкой аудитории– а потому и не перегружать их специфической академической атрибутикой, отсутствие которой вовсе не является свидетельством ненаучности» [1, c.8]. Однако, текст изобилует специфической терминологией, которая неоднозначно понимается в виду отсутствия ссылок даже специалистами, не говоря уже о широком круге читателей. Например, довольно часто используется понятие «симулякра», которое без ссылок на работы Ж. Бодрийяра так и остается читателем непонятым. Другой пример. Использование формулировок «пространство жизни» и «жизненный мир» вызывает недоумение: если «жизненный мир» – устойчивое философское и социологическое понятие, нашедшее наиболее полное обоснование в работах Шутца, Гуссерля и Хабермаса, то почему отсутствует упоминание о нем в тексте; если же это собственный термин автора, то принцип научности обязывает давать авторское объяснение «нового» термина. Аналогичные замечания можно высказать и в отношении понятий отчуждения, нарратив, когнитивная история, архетипическое.
Сильная диспропорция объема и содержания частей книги (I часть – 228 страниц, II часть – 62 страницы, III часть – 18 страниц) создает благодатное поле для полемики в основном по отношению к первой части («Концептуальное»), содержащей теоретические и концептуальные модели современного видения истории и исторической науки. Вторая («Конъюнктурное») и третья («Персональное») части представляют собой достаточно легкое чтение, составленное из историко-политологических эссе, поэтому видится целесообразным сосредоточиться на анализе наиболее сложной и объемной первой части книги.
Первый раздел книги – «Концептуальное» – посвящен «пространственной» презентации исторической реальности, которая стала своеобразной изюминкой сборника. Несмотря на то, что в тексте мы встречаем довольно много различных контекстов использования понятия «пространство» (пространство истории, пространство власти, пространство власти, пространство жизни, пространство публичной политики, ландшафтное пространство, пространство симулякров), отсутствует обоснование использования именно этого термина. Мы не находим и ответов на вопрос: почему пространственно-временной континуум рассматривается исключительно как «пространственный», хотя в свете исторического исследования кажется логичным рассуждать больше о времени и его формах?
В статье «Модернизация или мобилизация – стратегическая развилка 2004 года» описываются плоская и пирамидальная схемы пространственных измерений истории. Например, для западного общества характерна плоская и двухмерная «матрица мобилизации», в которой институт власти растворён в элите, а социальное напряжение возникает между элитой и народом, включенном в «пространство власти». В российском же обществе существует совершенно иная модель, принципиально отличная от западной. В России образуется трехмерная пирамидальная структура социальной организации, где энергия социального действия сконцентрирована на вершине властной пирамиды [1, с. 15-30]. Соответственно, возникает вопрос: почему «пространства» Запада и России представлены в разных не пересекающихся измерениях, хотя находятся в одном географическом пространстве? И каким образом Россия может «копировать опыт Запада», если системы координат не совпадают? Здесь становится очевиден метафорический подход к использованию понятия «пространства», который не находит аргументационной поддержки в тексте.
В книге обнаруживается интересный феномен: при всей критичности по отношению к деконструктивизму постмодернизма [1, c. 204] автор активно использует его философские построения, выраженные в отсутствии логического обоснования использования при «пространственном» конструировании исторической реальности философских конструкций, которые излагаются на уровне долженствования. По всей видимости, предполагается, что есть некое априорное понимание истории, одинаково понятное всем читателям.
Тем не менее, необходимо осознавать, что наши оценки неотделимы от актуального философского восприятия действительности, в науке условно обозначенного как «постмодернистское мышление», в котором пространство истории, развиваясь ризоморфно и спонтанно, превращается в «паутину событий» [5], а представления о времени дробятся размноженной событийностью. В такой трактовке история содержит в себе множество историй, в которых события не просто связаны друг с другом, но и происходят одновременно, таким образом становится возможным конструирование нескольких вариантов одного события или даже серии событий, что мы и наблюдаем в монографии «Пространства российской истории XX–XXI веков».
Г.А. Бордюгов, рассуждая о «пространстве памяти», выступает с критикой симулятивного характера его измерения истории. Однако, согласно философии А. Бадью, в эпоху Постмодерна само событие становится тождественно представлениям о нем в нашем воображении [2, с. 56], то есть фиксация в пространстве/времени исторического события происходит через его описание. Соответственно, исторический факт не существует вне автора. Археолог, древний летописец или современный историк имеют равные претензии на объективность истории. Таким образом, «доминирование пространства памяти в пространстве жизни» [1, c. 98] не может иметь негативной окраски, поскольку современная история живет в авторском описании, неотделимом от социально обусловленного мироощущения конкретной эпохи.
В связи с этим иной смысл приобретает и «кризис истории», о котором пишет Г.А. Бордюгов [1, с. 203-204], рассуждая об игре с «пространством памяти», «новых» способах интерпретации исторических фактов, в которых мы сталкиваемся с совсем неожиданным лицом истории, иной ее презентацией и «отчуждением между историей и памятью» [1, с. 77]. Мы должны понимать, что актуальное восприятие истории определяется фрагментированным человеческим восприятием, ставшим следствием погруженности сознания в виртуальную реальность интернета. А. Моль определяет такой тип мышления как «мозаичное»: человек познает действительность волей случая, «от случайного к случайному», знания о мире складываются из разрозненных обрывков, которые соединяются стихийно, не образуя никакой структуры [7, с. 44–45]. Такая картина мира не предполагает существования каких-либо устойчивых построений, линейной связанности событий. По мнению Ф. Джеймисона [6], главной жертвой постмодернистского сознания стала история.
Здесь Г.А. Бордюгов абсолютно прав в том, что современное историческое знание образует «пространство симулякров» [1, с. 99], опасность которого заключается во все большем отрыве индивида от физической реальности: историческое событие лишается своего обязательного условия – наличия артефакта, а фиксация его в сознании человека происходит только в рамках интернет-образа. Физическое пространство как непосредственное поле, на котором разворачивается история, исчезает: конкретика ландшафтной, этнической и культурной определенности исторического факта настолько размыта, что говорить о ней становится не принято в современных рассуждениях об истории. Появляется история «вообще», «интернет-история», «история – а я так вижу». Таким образом, можно сделать уверенный вывод о превращении «истории пространства», с ее ландшафтной, культурной, этнической локализованностью, в «пространство историй», где фиксация события обусловлена лишь его символическим описанием.
Конечно, долго и пространно можно рассуждать о духе времени, но не стоит забывать, что он (дух времени) не существует вне сознания живых людей – наших современников, своими действиями или бездействиями определяющих его. Ответственность за отсутствие границ, неопределённость и субъективность современного исторического знания ложится на плечи профессионального исторического сообщества, которое замкнулось само в себе, превратило историю в науку ради науки, профессиональный исторический анализ просто исчез из публичной жизни общества.
В виду такой ситуации образовавшийся информационный вакуум заполняют блогеры, журналисты, политики, шоумены, имеющие самое смутное представление об исторической реальности. Возникает когнитивное искажение – конфабуляция [4], при котором воображение индивида восполняет недостаток информации, и он начинает воспринимать продукт фантазии в качестве реального события. Так обыватель начинает довольствоваться только тем, что он однажды понял или не понял, но в любом случае поделился с другими в условиях дефицита исторического (профессионального) знания. Поэтому совершенно не случайно Ж. Бодрийяр констатирует состояние современного социума как «общества дилетантизма» [3].
Критика, которую Г.А. Бордюгов адресует научному сообществу [1, c. 105, 159, 162, 201-202], не участвующему ни в формировании исторической политики, ни в формировании «пространства памяти», как никогда злободневна. Мы имеем абсолютно жуткие метаморфозы социальной реальности, в которой история превращается в культ [1, c. 104] или манипуляторную технологию [1, c. 190]. Поэтому нельзя, как справедливо считает автор своевременной книги, игнорировать ситуацию, когда «нас преднамеренно сталкивают лбами, заставляя полемизировать о тенях “давно минувших дней”, заполняя этими тенями все пространство переживаемого ныне момента, насильственно удерживая в прошлом и не пуская в настоящее и тем более – в будущее…» [1, с. 201].
Библиографический список
- Бордюгов Г.А. Пространства российской истории XX–XXI веков. М., 2019.
- Бадью А. Манифест философии. СПб., 2003.
- Бодрийяр Ж. Система вещей. М. 2001.
- Большой психологический словарь. М.,2003 /. Под ред. Б.Г. Мещерякова, акад. В.П. Зинченко. URL: https://psychology.academic.ru (дата обращения – 10.07.19)
- Делез Ж., Гваттари Ф. Капитализм и шизофрения: Тысяча плато. М., 2010.
- Джеймисон Ф. Постмодернизм или культурная логика позднего капитализма. М., 2019.
- Моль А. Социодинамика культуры. М., 2008.
Асташова Надежда Дмитриевна, канд. филос. наук, старший преподаватель кафедры философии, ФГАОУ ВО «Национальный исследовательский Нижегородский государственный университет им. Н.И. Лобачевского».
Astashova Nadezhda,PhD in philosophy, senior teacher of the Philosophy department, Lobachevsky State University of Nizhny Novgorod
Russia, Nizhny Novgorod.