28 мая – Журнал «Вопросы Истории» №06 2019 опубликовал рецензию на книгу Стивена Коэна «Избранное»
КОЭН С. Избранное. М. АИРО-ХХ1. 2018. 800 с.
В ноябре 2018 г. исполнилось 80 лет известному американскому историку-русисту Стивену Коэну. К этой знаменательной дате Ассоциация исследователей российского общества (АИРО-ХХI) выпустила сборник его избранных трудов.
Если для художественной литературы подборка произведений, как правило, представляет собой собрание либо каких-то хрестоматийно известных вещей, либо наиболее читаемых в данное конкретное время, то издание под одной обложкой нескольких печатавшихся прежде исторических сочинений требует совершенно иной обусловленности. Например, актуальной историографической востребованности того или иного исследования. Подобная востребованность может быть вызвана тем, что проблематика, которая «прозвучала» какое-то время назад, а затем выпала из фокуса внимания научного сообщества, вновь привлекла к себе интерес из- за новых источников или по другой, чаще не академической, а конъюнктурной, причине. Еще одним резоном переиздания труда любого формата — статейного или монографического — может стать потребность в реконструкции изучения истории самой исторической науки. Но в любом случае необходима та или иная аргументированность репринта — хотя бы уже по той простой причине, что для самих авторов их прежние работы часто становятся составными элементами последующих изысканий и более уже не воспринимаются ими в каком-то самоценном качестве.
В этом смысле выход «Избранного» С. Коэна имеет комплексную оправданность — и в связи с нереализованностью сугубо академической повестки изучения альтернатив советской эпохи, и по причине участившихся в последнее время обращений историков к переломным вехам истории России XX в. из-за появления или введения в широкий научный оборот новых источников, и вследствие конъюнктурно-политических соображений.
В последнем случае имеется в виду то, что взгляды американского русиста и на советский опыт, и на взаимоотношения между современной Россией и Соединенными Штатами хотя и не являются распространенными ни у нас, ни в США, они тем не менее могут оказаться очень уместными через какое-то время. К тому же сохраняется и определенная историографическая значимость отдельных работ Коэна, ставших своего рода характерными маркерами тех периодов недавнего прошлого, в которые они выходили и в переведенном виде оказывались доступными отечественной научной и просто читательской аудиториям.
Словом, «Избранное» Коэна — это к тому же еще и хрестоматия по недавнему прошлому, по тем мыслям и идеям, которые волновали наше общество и предопределяли направления и способы его трансформаций и дальнейшего развития.
Структура «Избранного» удачно отражает перечисленные доводы в пользу издания этого сборника.
Он открывается фрагментом, пожалуй, наиболее известного в нашей стране монографического труда Коэна — политической биографии Н.И. Бухарина, изданной колоссальным тиражом в 1988 г., когда перестройка, с одной стороны, стала уже необратимой, а с другой, — обрела то направление, которое в конечном итоге привело ее к трагическому финалу — гибели советского государства. В этом же разделе помещена и другая работа о менее давнем советском прошлом. В ней рассказывается о жизни бывших репрессированных, вышедших на свободу в годы хрущевской «оттепели» и адаптировавшихся к стремительно менявшейся в те годы противоречивой и неоднозначной действительности.
Следующий раздел сборника посвящен в целом советскому эксперименту как таковому, его разным периодам — от начала и до завершения на рубеже 1980-1990- х годов. В представленных здесь трех исследованиях автор анализирует как собственно вехи и перипетии истории России и СССР вXXв., таки восприятие этой проблематики в среде американских русистов, причем на довольно значительном промежутке времени. Если при изучении сталинской и ранней хрущевской эпох (в работах первого раздела «Избранного») Коэн выступает как классический историк, реконструирующий прошлое по источникам, то в работах второго раздела он вынужден анализировать и ту советскую эпоху, в которой ему доводилось жить.
Третий раздел целиком состоит из относительно небольших по формату работ по злободневным вопросам текущих международных отношений, прежде всего американо-российских и — шире — по тематике восприятия сегодняшней России на Западе. На первый взгляд, подобная компоновка раздела создает определенный смысловой диссонанс с двумя предыдущими, которые все-таки являются историческими (даже второй из них), в то время как в последнем разделе говорится исключительно о текущем моменте. Однако фокусировка историка на современности очень часто дает интересные выводы и обобщения, которые порой ускользают от аналитиков, занимающихся сугубо сегодняшними делами и не обращающимися к сколько-либо давнему прошлому.
Ключевым в названии первого раздела сборника является слово «бухарини- ада», то есть комплекс материалов, связанных с жизнью Н.И. Бухарина. В этот комплекс входят не только значительная часть самой политической биографии этого видного политического деятеля 1920—1930-х гг., но и предисловия к ней для зарубежных и первого советского изданий, а также авторское предисловие к бухаринским тюремным рукописям. Опосредованно с именем Бухарина связано и исследование «Жизнь после ГУЛага», в котором рассказывается, в том числе, и о его родственниках.
Хотя, по-видимому, имелась и более существенная причина соотнесения повествования о людях, возвращавшихся из сталинских лагерей, с биографией Бухарина, а именно — общая судьба целого сообщества, целой субкультуры советских людей, репрессированных во второй четверти XX в., прошедших через лагеря, вышедших впоследствии на свободу и пытавшихся оказывать влияние на «оттепель», направлять ее, корректировать, а впоследствии не допускать девальвации ее ценностей.
Вместе с тем «бухариниада» — это еще и важный компонент идейно-политической жизни перестроечного Советского Союза, фактически целая непродолжительная эпоха поздней перестройки. Сам автор говорит о «великом "бухаринском буме” 1988—1990 гг.», допуская его продление идо 1991 года (с. 193). Судьба книги Коэна о Бухарине очень интересно сопрягается с этим «бумом». С одной стороны, она вышла на английском языке в США еще за полтора десятилетия до него, когда вообще невозможно было даже предположить, что в СССР станут возможными те перемены, которые вовсю будут идти в нем в 1988 г., когда перевод книги вышел в Москве на русском языке. С другой стороны, нельзя не отметить и явной синхронности издания биографии Бухарина на русском языке и наступления качественно нового этапа перестройки. Да, безусловно, не книга Коэна вызвала обращение не только широких общественных кругов СССР, но и руководства страны и, в частности, М.С. Горбачёва к личности Бухарина как своего рода олицетворению возможного альтернативного сталинскому социалистического проекта в СССР. Однако обращает на себя внимание удивительное совпадение: книга американского историка появилась в том же году, когда Бухарин был посмертно реабилитирован, восстановлен в Академии наук и в партии. Такая синхронность превращает издание книги из факта научной жизни в политическое событие. Поэтому хотя сам историк в 1988 г. призывал «читать и оценивать» свою книгу «как историческое исследование», несмотря на очевидное сходство обеих эпох, в которые столкнулись похожие альтернативы развития, — конца 1920-хи конца 1980-х гг. (с. 20), политическая актуальность такого «исторического исследования» буквально зашкаливала.
Сегодня же, по прошествии тридцати с лишним лет после издания на русском языке книги Коэна, она обретает особую научную значимость (в данном случае политическая конъюнктура и неисчерпанность перестроечной повестки - это совершенно отдельные темы, требующие специального к ним обращения). Это доказывает абсолютную правоту американского историка, не пожелавшего в 1988 г. свести исследовательский пафос к созвучию политических повесток эпох, разделенных более чем полувековой историей, и подчеркивавшего, прежде всего, научную заостренность своего труда. Сегодня, после 100-летнего юбилея революционных трансформаций 1917 г., очень многие действительно принципиальные вопросы формирования нового политического режима в начале 1920-х гг. остаются по-прежнему не совсем ясными, причем не только с точки зрения концептуального осмысления, но даже в плане источниковедческом. И на этом фоне весьма результативным могло бы стать внимательное ознакомление, например, с пятой главой книги о Бухарине, метко озаглавленной «Переосмысление большевизма», в которой дана яркая картина превращения победившей силы из догматиков в прагматиков (с. 49-87).
Но если проблема несостоявшейся, нереализованной альтернативы сталинской системе в ранней советской истории изначально рассматривалась как главная в книге о Бухарине, то подобный взгляд применительно к работе о вышедших на свободу бывших узниках ГУЛага не был очевидным тогда, когда несколько лет назад появилось ее первое издание. Сейчас же в «Избранном» такое тематическое соотнесение обоих
текстов становится более чем оправданным. Разница видится в масштабах обеих альтернатив.
Если в 1920-х гг. был возможен выбор принципиально иной модели развития страны, то имевшая шансы альтернатива, о которой говорится в «Жизни после ГУЛага», все-таки уже гораздо скромнее, потому что несмотря на те перспективы, которые открывались с «оттепелью», диапазон возможных в конце 1950-х — начале 1960-х гг. перемен мог сводиться лишь к частичной гуманизации и еще более скромной демократизации все той же сталинской системы, а значит, шансы на успех такого маневра изначально были невелики. Коэн рассматривает такую альтернативу как определенное конструктивное влияние бывших заключенных «на процесс принятия политических решений и саму политическую систему» (с. 197).
Эта тема до сих пор остается во многом не исследованной, многочисленные вопросы вызывает и подход к ее изучению. Так, сам автор указывает на трудности с Источниковой базой. В предисловии к работе приводится подробная информация о том, как автор с 1980-х гг. собирал материалы для задуманного исследования (с. 198—208). Понятно, что реконструировать факты даже косвенного воздействия бывших заключенных на большую политику чрезвычайно трудно. Допущений и предположений можно строить великое множество, однако верифицированных и подтверждаемых источниками четких выводов получается несопоставимо меньше. Но именно как «обзорное пособие» по «возвращению гулаговцев» (с. 210) исследование Коэна, несомненно, состоялось, а возможным направлением его продолжения может быть, в частности, изучение поведенческих практик, иных субкультурных феноменов и их отражения в официальном и общекультурном, не связанном в прошлом с ГУЛагом, дискурсах. Собственно, таким же было и влияние более позднего культурно-политического андеграунда на советскую действительность.
Второй раздел состоит из трех текстов, между которыми прослеживается смысловая взаимосвязь.
Первый из них - это очерк середины 1980-х гг., опубликованный менее чем за год до начала перестройки и называющийся «Переосмысливая советский опыт (политика и история с 1917 года)». Его появление было вызвано как намерением дать квалифицированный ответ тем американским советологам, которые довольствовались стереотипами о Советском Союзе и его истории, не желали задаваться сложными вопросами и искать на них ответы, так и стремлением объяснить текущую (на тот момент) политику СССР его прошлым. Коэн оспаривает стереотип, который был на момент написания очерка весьма распространенным среди американских советологов,— о естественной преемственности между большевизмом и сталинизмом. Внимание историка привлекает и близкая ему тематика бухаринской альтернативы. Им подробно разбирается и «сталинский вопрос», причем устойчивость сталинизма объясняется, в том числе, и уходящими в далекое прошлое политическими и культурными традициями. Крайне интересны размышления автора о советском «реформизме», а также о его антиподе — советском «консерватизме» — особенно если принять во внимание, что историк выстраивает свою концепцию на реалиях событий до 1985 года. Нетрудно заметить определенную созвучность тезисов этого очерка перестроечным взглядам.
Интерпретация советского «реформизма» как важнейшего условия перемен трансформируется в двух других материалах раздела в представление о нереализованной возможности, из-за чего перемены не состоялись, а сама советская система прекратила существование. В сущности, Коэн отстаивает известную точку зрения о неудаче горбачевской перестройки из-за ее непоследовательности, отсутствия четкого стратегического плана преобразований. При этом историк считает, что советская система к кон
цу 1980-х — началу 1990-х гг. отнюдь не исчерпала своих исторических возможностей и при более умелом реформировании ее можно было бы сохранить. Но приводимые им примеры того, что следовало бы сделать для сбережения советской модели развития, иногда выглядят спорными.
Так, например, в статье «Можно ли было реформировать советскую систему?» автор полагает, что если бы была вовремя осуществлена задумка А.Н. Яковлева, рекомендовавшего в 1985 г. - разумеется, непублично — разделить КПСС на две партии, которые были бы оппозиционны друг другу, то такой шаг мог бы стать «самым надежным и быстрым способом создания в СССР многопартийной системы, причем более прочной, чем та, что существовала в постсоветской России в начале XXI века» (с. 401). Во-первых, сомнительно, что директор ИМЭМО, а затем завотделом пропаганды ЦК (эти должности Яковлев последовательно занимал в 1985 г.) мог в то время даже в закрытом режиме выступать с подобными инициативами. А во-вторых, весьма проблематично, что эта мера могла бы быть конструктивной и способствовала бы позитивным демократическим переменам в стране.
Похожие взгляды высказываются и в очерке «“Вопрос вопросов”: почему не стало Советского Союза?» Собственно, такая формулировка названия является как бы «ввернутым наизнанку» заглавием предыдущей работы, и автор дает однозначный ответ на этот вопрос: СССР прекратил существование, потому что не был реформирован, хотя для этого у него были все возможности, а сама советская система, несмотря на сталинизм и авторитарное прошлое, изначально обладала способностью к реформированию в демократическом ключе (с. 443). Но в стране «просто не оказалось устойчивого центра» (с. 447), который мог бы взять на себя стабилизирующую роль и гарантировать доведение реформ до какого-то более или менее ощутимого результата. Это обстоятельство и предопределило то, что «противоположные, но симбиотически связанные воли двух экстраординарных политиков» - М.С. Горбачёва и Б.Н. Ельцина — привели Советский Союз к гибели (с. 465—466). То есть принципиальная позиция Коэна заключается в том, что распад единого союзного государства был вызван не объективными и непреодолимыми обстоятельствами, а ситуационным субъективным раскладом во власти.
Вопрос о гибели советской системы, как и проблема альтернатив в разные периоды ее истории, также не разрабатывается в отечественной исторической науке. По умолчанию принимается тезис о глубинных и неразрешимых противоречиях модели, ее кризис и прекращение существования рассматриваются как неизбежные, а весь более чем семидесятилетний исторический опыт оценивается как движение в неверном направлении, за которое пришлось заплатить высокую социальную цену. На этом фоне концепция американского историка выглядит вызывающей. И несмотря на некоторые неубедительные суждения, наподобие приводимого выше примера с идеей Яковлева о разделении КПСС, используемые автором доказательства, по крайней мере, представляют собой какую-то попытку разработать свободную от штампов концепцию, и на эту попытку следует обратить внимание вместо того, чтобы повторять догматизированные утверждения об обреченности советской системы.
На фоне первых двух разделов «Избранного» завершающая часть книги может показаться несколько искусственной для комплектации отобранных работ: как отмечалось выше, сгруппированные в ней материалы имеют отношение не к прошлому, а к настоящему и, строго говоря, историей в классическом смысле этого слова не являются.
Вместе с тем правомерен и противоположный взгляд на пространство исторического знания: поскольку граница между тем, что было, и тем, что происходит в настоящий момент, динамичная и постоянно изменяющаяся, то текущее тоже может рассматриваться
с помощью инструментария исторической науки. А применительно к работам Коэна такой подход представляется еще более оправданным, поскольку работы третьего раздела выглядят естественным продолжением «Вопроса вопросов» и даже как будто развивают идеи этого очерка. Дело в том, что материалы о возвращающейся «холодной войне» объединяет сквозная мысль — о персональной ответственности американского и российского лидеров за то, что происходит во взаимоотношениях между обеими державами. Получается, что главы двух государств во многом являются такими же «симбиотически связанными», как Горбачёв и Ельцин. Из этой прозрачной аналогии вытекает естественный вывод, что разлад во взаимоотношениях между президентами может иметь такие же необратимые и фатальные последствия, к каким в свое время привело противостояние российской и союзной властей в 1990—1991 годах.
Обращает на себя внимание особое отношение Коэна к самой фигуре первого лица в государстве, подмеченное составителем книги и автором предисловия к «Избранному» Г.А. Бордюговым. Можно говорить даже об определенной сакрализации этой должности, которая воспринимается историком не в качестве некоего функционала, а как миссия, служение (с. 12). Если снова спроецировать подобный взгляд на проблему несбывшейся, нереализованной альтернативы в судьбе советского проекта, то правомерно предположить, что, размышляя о сегодняшних лидерах США и России, Коэн ретроспективно сожалеет об отсутствии необходимых личностных качеств у российского и союзного президентов в последние месяцы существования СССР.
Ответственность за ухудшающиеся отношения между Вашингтоном и Москвой историк возлагает даже в большей мере на руководство собственной страны (правда, не на действующую, а на предыдущие администрации), которое решило сполна воспользоваться распадом СССР. И эта мысль также заставляет провести аналогию с тем, как в молодом Советском Союзе в довоенное время постепенно отторгались любые альтернативы догматически понятому и схематичному социализму.
Анализируя развитие взаимоотношений между США и Россией и с тревогой отмечая множащиеся симптомы новой «холодной войны», Коэн и в этом случае поступает как настоящий ревизионист, отторгающий штампы и примитивные оценочные характеристики и ищущий объективности. Так, например, он отвергает популярный сегодня тезис антирос- сийской критики, используемый в США и Европе, о том, что Россия перестает быть Западом, дистанцируется от него, «уходит». Историк в опубликованной сравнительно недавно статье доказывает обратное: Россия была и остается неотъемлемой частью Запада (с. 586— 588).
Таким образом, «Избранное» Коэна может быть названо подборкой работ историка о трех альтернативах - сталинизму, распаду СССР и новой «холодной войне». И в каждом из этих трех случаев автор убежден в том, что действенная и вполне способная возникнуть и развиться до состояния эффективного политического проекта альтернатива либо была возможна, либо все еще возможна.
Вообще историческая наука скептически относится к альтернативам, lf- History хотя и имеет своих приверженцев, но отношение к этому направлению научной (или квазинаучной) рефлексии в академическом сообществе более чем настороженное. Однако изучение вероятных исторических сценариев, несомненно, может быть полезным, если воспринимать альтернативы не как возможные, но по каким-то причинам несо- стоявшиеся цепочки взаимосвязанных событий, а в качестве наличного потенциала (лиц, ресурсов, идей) для иной траектории прошлого или настоящего. Именно потенциала, условия, шанса, но не какой-то целостной и развернутой в ретроспективу альтернативы. И в этом отношении «Избранное» Коэна может стать полезной лабораторией для историка, своеобразным демонстрационным стендом, на котором получится внимательно изучить модель исторической альтернативы и одновременно понять, почему она так и не стала действительностью.
О.В. БЕЛОУСОВА
(канд. ист. наук, доцент исторического факультета МГУ им. М.В. Ломоносова)