airo-xxi.ru

  • Увеличить размер
  • Размер по умолчанию
  • Уменьшить размер
Home О нас пишут "ВОПРОСЫ ИСТОРИИ" О КНИГЕ КАРЛА АЙМЕРМАХЕРА

"ВОПРОСЫ ИСТОРИИ" О КНИГЕ КАРЛА АЙМЕРМАХЕРА

voprosy istorii5 февраля – в журнале "Вопросы истории" опубликована рецензия на книгу Карла Аймермахера "Воззрения и понимания. Попытки понять аспекты русской культуры умом" (М. АИРО-ХХI. 2018. 308 с. с илл.)

Германский ученый, семиотик и скульптор Карл Аймермахер — человек во многом уникальный. Он не только соединяет в себе опыт историка, филолога, искусствоведа и художника, но и, по справедливому замечанию российского историка Геннадия Бордюгова, автора предисловия к сборнику, выпущенному к 80-летию германского ученого, относится к той сравнительно немногочисленной группе зарубежных русистов, которые «не переводят, а просто живут в изучаемой культуре как в своей собственной — родной, исконной, определяющей и формирующей идентичность» (с. 7). Добавлю, что Аймермахер — основатель и многолетний глава Института русской культуры им. Ю.М. Лотмана в Рурском университете в Бохуме, где «проводились комплексные исследования всех областей русской культуры с учетом всех их особенностей и взаимоотношений друг с другом» (с. 89). На его научные взгляды сильнейшее влияние оказала Тартусско-Московская семиотическая школа. Аймермахер также подготовил в рамках Копелевского проекта трехтомный коллективный труд «Россия и Германия в XX веке» с участием около сотни российских и германских историков, посвященный исследованию немецко-русских культурных отношений сточки зрения возникновения взаимных предубеждений.
Сделанное автором в науке и культуре впечатляет. Только избранная биобиблиография трудов Аймермахера, помещенная в рецензируемом сборнике и включающая, помимо статей и книг, сведения об организованных автором конференциях, симпозиумах и художественных выставках, а также реализованных им научных проектах, занимает 26 страниц.
Ученый хотел бы совместить «научные достижения ГДР и ФРГ после воссоединения Германии» (с. 11), а выход из нынешнего кризиса гуманитарных наук, начавшегося, по его ощущению, не позднее 1960-х гг. прошлого века, он видит в развитии междисциплинарных исследований, причем таким образом, чтобы в каждой из дисциплин изучались бы лишь ограниченные аспекты. Это поможет преодолеть последствия «информационного взрыва», который давно уже привел к тому, что узкие специалисты не в состоянии освоить всю литературу по своей теме, что создает почву для манипуляций.
Историю культуры профессор Аймермахер понимает в самом широком смысле слова — как «всеобъемлющий феномен человеческого бытия, который не только пронизывает все сферы жизни, но и который следует рассматривать как основу жизни» (с. 121). Одной из важнейших проблем он считает «соотношение исторического и мифологического мышления и историографии, а также их положение при различных условиях общественно-культурной жизни. Схожим вопросом была роль исторического знания и мифов в создании национальной идентичности, то есть использование народного самосознания для политической борьбы в пропагандистских целях» (с. 12—13). Автор придерживается принципа фальсификации Карла Раймунда Поппера и полагает, что чтение любого текста требует от ученого его восприятия сразу в нескольких измерениях, поскольку лишь последние сомнения в правильности высказываний дают возможность их фальсификации и тем самым действительно углубленного понимания. Сомнения же опираются, в свою очередь, на вопросы, не имеющие однозначного ответа (с. 17). Беда, однако, в том, что в гуманитарных науках практически любой текст допускает бесконечное множество интерпретаций, и многие из них не поддаются ни фальсификации, ни верификации, то есть не могут считаться научными. Обычно особенно важна авторская интерпретация текста, авторские намерения при его создании, однако не всегда их удается выяснить. Кроме того, следует принимать во внимание и восприятие текста читателями, естественно, во многих случаях не совпадающее с авторским замыслом, но важное для оценки воздействия текста на общественное мнение.
Аймермахер полагает, «что все, именуемое нами культурой, ее сущностью, ее образом бытия, ее развитием и даже ее смыслом, — не более как гипотеза, опирающаяся на другие гипотезы, гипотиза, следующая из интерпретации суммированных данных о ее частях, подобно тому как смысл текста художественных произведений выводится из смыслообразующих связей многократных семантических трансформаций» (с. 21—22). Но из этого процесса, и историки знают это не хуже филологов или культурологов, невозможно извлечь субъективную составляющую. Каждый исследователь выбирает набор интерпретаций по своему вкусу, исходя из идеологии, политических задач, эстетических симпатий, личных предпочтений и т.п., вследствие чего в объяснении любого исторического или культурного явления (события) всегда конкурируют несколько теорий, и очень часто невозможно назвать ту или иную из них ни безусловно верной, ни очевидно ложной.
Автор так формулирует свое понимание изменений культуры: «Похоже, что уже давно достигнутый уровень культурного развития подлежит лишь сохранению. Нам остается поэтому не только постоянно работать над освоением достижений великих культур прошлого и того принципиально нового, что было прибавлено к ним в ходе истории, сохранять их живыми, но и анализировать и комбинировать их таким образом, чтобы в процессе исторического развития возникли действительно новые ходы мысли и формы культуры» (с. 28). На наш взгляд, картина культурного развития является более сложной. Наряду с великими культурами прошлого, постоянно возникают и усложняются новые культуры, которые в той или иной степени также вбирают в себя наследие некоторых предшественников и параллельно существующих культур, актуализируя его. При этом новые культуры становятся более сложными, чем культуры прошлого. Этот процесс постоянно увеличивает объем культурной информации, вынуждая исследователей от создания общих культурных построений все больше переходить к изучению отдельных культур или даже только к изучению отдельных составляющих той или иной культуры. Общие же построения все более выводятся за границы собственно науки из-за невозможности охватить весь необходимый массив информации и применить к полученному результату критерии научности вследствие избирательного использования материала для построения теорий.
Очень интересной представляется мысль автора о том, что «теории (то есть системы, основанные на множестве гипотез) постоянно подвергаются мифологизации и даже могут порождать целые комплексы новых мифов», вследствие чего «на основании таких наблюдений можно даже утверждать, что эволюция и рецидивы так называемых ранних стадий развития связаны воедино, подобно рациональному и инстинктивному поведению, хотя считается, что вследствие культурного совершенствования в ходе развития человечества рациональный принцип все больше вытесняет инстинкты и все больше подчиняет их себе» (с. 30). Отметим, что мифологизация научного знания напрямую связана с переизбытком информации, вследствие чего все больше утверждений приходится принимать в качестве постулатов, а постулаты — это как раз то, что легче всего мифологизируется.
В статье «Одновременность неодновременного. Немецкий взгляд на культурные взаимоотношения России и Германии в XX веке», включенной в рецензируемый сборник, Аймер- махер отмечает, что, несмотря на две мировые войны, отношения России с Германией были более интенсивными, чем с другими странами, причем многочисленные личные связи, в пространстве которых особое значение приобретали философские, художественные и публицистические тексты, выставки, фильмы, концерты и другие «площадки» обмена представлениями двух народов друг о друге», оказывались гораздо более важными, чем официальные государственные контакты. Позитивным в истории германо-российских отношений он справедливо считает «фактор уважения к чужой культуре — в противовес негативно воспринимавшемуся насильственному приобщению к государственной идеологии» (с. 214-215).
В биографических заметках «От русского языка к диалогу с Россией», также включенных в рецензируемый сборник, автор вспоминает о первых послевоенных годах в Восточном Берлине: «Для публики в целом послевоенные взаимоотношения между немцами и союзниками были в принципе ненапряженными, хотя при окончании войны, во время взятия Берлина советскими войсками, большое число женщин стали жертвами насилия. Об этих моментах многие вспоминали с ужасом. Впрочем, зачастую речь шла и о ситуациях, в которых советские солдаты оказывали свою помощь. За любые нападки солдаты вскоре стали строго наказываться. На наше послевоенное восприятие поначалу сильно влияли негативные оценки советских солдат. По большей части они основывались на случаях, о которых рассказывали наши родители. Фактически именно они на протяжении нескольких лет определяли наши воспоминания, хотя мы, дети, знали «русских» (для многих взрослых они были бывшими «противниками») скорее с их человеческой стороны (с. 223—224).
Здесь мы видим, что во взаимоотношениях победителей и побежденных было и черное, и белое, но в воспоминаниях молодого поколения скорее преобладало нечто позитивное, тогда как более старшее поколение еще долго не могло избавиться от военных травм. И, по свидетельству Аймермахе- ра, «тот факт, что преобладающая часть граждан ГДР была оппозиционно настроена к собственному правительству и тем самым также к “русским”, с конца 40-х — начала 50-х гг стал оказывать все большее воздействие и на наше отношение к Советскому Союзу. Поэтому в школах обязательный предмет “русский язык” не пользовался особой популярностью. Мотивации для его изучения не хватало» (с. 224). Автору же, наоборот, пришлось перебраться из Восточного Берлина в Западный и поступить в местный Свободный университет именно потому, что он хотел изучать русский язык, в чем ему было отказано в Гумбольд- товском университете, расположенном в Восточном Берлине. Аймерма- хер также подробно вспоминает день 13 августа 1961 г., когда была возведена «антифашистская защитная стена», как называла ее пропаганда Восточной Германии, между Восточным Берлином и ГДР в целом и Западным Берлином (с. 248-252).
Ставя вопрос о взаимоотношениях «советской системы» и «национальных государств в Восточной Европе», автор стремится понять, каким образом реализовались советские формы захвата и удержания власти с помощью институтов, которые в соответствии с их сталинистским характером следует определить как тоталитарные. При этом понятие «советская система» относится к формам захвата и реализации власти, которые выработались с конца 1920-х гг. в социально-политической сфере, а также в области культуры в Советском Союзе и с которыми в той или иной форме, в большей или меньшей степени, столкнулись все восточноевропейские государства. Этот процесс вел к огосударствлению культуры (с. 124— 125). Однако «восточноевропейские государства (включая ГДР) при упрочении политической власти не смогли инструментализировать культуру в той же степени, как это было сделано в Советском Союзе начиная с 30-х годов». Если в Восточной Германии власти в максимальной степени производили такую инструментализацию, то в Польше, Венгрии и Югославии наблюдалась явная либерализация культурной сферы (с. 128).
Аймермахер отмечает, что иной раз неофициальная культура стран Восточной Европы использовала образцы советского искусства, чтобы хотя бы частично легализовать соответствующие культурные явления в своих странах: например, сотрудники чешского журнала «Plamen» в середине 1960-х гг. публиковали произведения советского нонконформистского искусства или раннего советского авангарда, пользуясь ими как своего рода троянским конем, чтобы с помощью этих, так сказать, «образцов советского искусства» (которые, правда, в Советском Союзе не были признаны) придать динамику своему собственному чешскому искусству (с. 130).
Касаясь партийного управления культурой, профессор Аймермахер очень точно определяет, что «руководство» партии в области культуры заключалось в выполнении функций надсмотрщика, поскольку партия не являлась интеллектуальным центром (с. 159). Анализируя антисталинский доклад Никиты Хрущёва XX съезду КПСС, автор приходит к выводу, что Хрущёв выступил с докладом не для обновления партии, государства и общества, а лишь для того, чтобы выдвинуть ряд односторонних обвинений в адрес И. В. Сталина. Откровенность была лишь кажущейся, а замалчивавшаяся информация по-прежнему значительно преобладала над теми фактами, о которых было разрешено узнать. Аймермахер объясняет это тем, что Хрущёв и многие его соратники в действительности были соучастниками сталинских преступлений, но совершенно не собирались признаваться в этом и каяться, тем более публично (с. 186). Также автор отмечает, что на съезде не упоминались преступления, совершенные до 1930-х гг., несмотря на то, что они, начиная со времен революции, регулярно находили отражение в западной публицистике, мемуарах и исследовательской литературе (с. 187).
Замалчивание этих преступлений вплоть до последних лет перестройки объяснялось тем, что их признание ставило под сомнение в глазах народа легитимность всего коммунистического правления как такового, равно как и лозунг «возвращения к ленинским нормам партийной жизни». В то же время, как подчеркивает автор, в послестапинские годы жестоко преследовались, в принципе, лишь те, кто открыто провоцировал аппарат власти, в чьих действиях беспощадным образом вскрывалось расхождение между видимостью и насущным бытием (с. 204). По собственному признанию Аймермахера, он всю жизнь «задавался вопросом о том, какими художественными средствами мы располагаем, чтобы остановить круговорот преступления и наказания, войны и мира», и хотел, в том числе после карательных акций гитлеровского режима, разобраться в истоках преступлений независимо от места и времени их совершения. Казалось необходимым выяснить, не только как они трактуются с точки зрения исторической науки, но и как подобные экзистенциальные события интерпретируются художественными средствами литературы и изобразительного искусства (с. 244—245).
Аймермахер много сделал для популяризации в Германии творчества советского скульптора Вадима Сидура, с которым был лично знаком и с которым они вели открытый диалог о войне, искусстве и общественно-политических проблемах (с. 243). Это знакомство вызвало у автора не только желание самому заняться скульптурой и изучить творчество советских художников-нонконформистов, но и привело его к выводу о том, что и в закрытой советской культурно-политической системе благодаря инициативе отдельных новаторов возникала частично открытая система в области изобразительного искусства, которая вступала в прямую конкуренцию с доминировавшей в обществе и сохранявшейся вплоть до перестройки официальной художественной нормой (с. 235).
Нельзя не согласиться с общим выводом Аймермахера: «Ни одна диктаторская система не может своими силами обеспечить правозащиту. Иллюзорна также идея о возможности частичного восстановления справедливости. Общественные системы до определенной степени способны к внутренней эволюции и могут корректироваться и дифференцироваться в отдельных областях, однако такой процесс, как правило, длится очень долго и требует устойчивости господствующего в каждом конкретном случае аппарата власти. Как только структуры власти начинают вызывать сомнение, это неизбежно ведет к серьезным столкновениям, при которых не исключены жертвы» (с. 190— 191).

Б.В. СОКОЛОВ

 

tpp