airo-xxi.ru

  • Увеличить размер
  • Размер по умолчанию
  • Уменьшить размер
Home О нас пишут ВОПРОСЫ ИСТОРИИ №1 2019

ВОПРОСЫ ИСТОРИИ №1 2019

voprosy istoriiРеволюция-100: реконструкция юбилея. Под ред. Г.А. Бордюгова. М. АИРО-ХХI. 2017.1088 с. с илл.


В настоящее время историки уже не задаются вопросом, занимавшим их на протяжении примерно века — с середины — второй половины Х1Хв., когда история окончательно оформилась в область научного знания со своей методологией и инструментарием, и до 60—70-х гг. минувшего столетия, когда ей стало тесно в этих рамках и она, сначала в трудах западных гуманитариев, а затем и повсеместно, вышла на новый уровень анализа прошлого. Этот вопрос сводится к определению временной границы, после которой история перестает быть собственно историей и превращается в современность, которую надлежит изучать уже совершенно иначе, с других методологических позиций. Прежде считалось, что для выработки исторического знания требуется определенная дистанция между исследователем и объектом его постижения — как минимум несколько лет. Сейчас такой вопрос неактуален: историей считается абсолютно любой момент как прошлого, так и настоящего. Более того, как показывают авторы сборника «Революция-100: реконструкция юбилея», в пространстве исторического дискурса факты прошлого и практики рефлексий по их поводу возможно рассматривать одновременно и связанным образом, причем не одномоментно, а в течение определенного времени в режиме мониторинга, и именно через это обретать некое новое понимание как прошлого, так и настоящего. То есть получается своего рода объяснительная лента Мёбиуса, когда исчезает непреодолимая при традиционном историческом исследовании граница между анализируемым объектом и анализирующим субъектом.
Авторы сборника добились указанного эффекта следующим образом. Объектом их изучения стал столетний юбилей революционных перемен 1917 года. Эти события разбираются в двойной фокусировке: и для достижения нового понимания самого 1917 г., и для объяснения через юбилейную актуализацию этого события современного российского (а также мирового) общества, его состояния и его основных повесток. На поставленную двойную задачу работают все семь структурных разделов.
Первый раздел называется «Предыстория». В нем помещены два материала. Один — В. Невежина и Е. Сапрыкиной — о том, какпраздновапись
круглые даты революционных событий во Франции и США, то есть в странах, которые стали, по выражению авторов, «законодателями моды» в деле не только совершения революций (в этом отношении особенно выделяется Франция), но и отмечания их юбилейных годовщин. В другом материале — редактора сборника Г. Бордюгова — рассматривается, как менялась интерпретация 1917 г. с каждым очередным десятилетием в советский и постсоветский периоды. Параллельное сопоставление обеих культур — западной и отечественной — отмечания революционных юбилеев подводит к интересным выводам.
На Западе после двухвековых попыток использовать революционные даты в конъюнктурных сиюминутных целях в последние десятилетия наблюдается противоположная тенденция — стремительная «музеефика- ция» исторической памяти, ее преднамеренное и весьма настойчивое разведение с актуальным настоящим, которое выставляется нарочито стерильным и очищенным от разных нежелательных «наслоений» прошлого. При этом на глазах видоизменяется и академическое истолкование обеих революций, особенно Великой французской: наблюдается явный перекос в сторону нарративов, связанных с насилием и террором, что, безусловно, неизбежно сказывается и на реконструируемой картине мира человека конца XVIII в., для которого эти нарративы — как, впрочем, и сама историческая действительность—не воспринимались столь одномерными, как это получается у нынешних профессиональных западных историков.
В России же налицо совершенно иная картина: навеваемая круглыми датами память о революциях 1917 г. (в советское время — главным образом об Октябрьской) неизменно сопрягалась с проблемами, которые в тот момент переживала страна, в результате менялись акценты в истолкованиях отмечаемых событий, причем подчас довольно радикально. Вместе с тем нельзя сказать, что подобное осовременивание истории было однозначно негативным процессом для ее научного изучения: в зависимости от текущей конъюнктуры в фокусе внимания исследователей оказывались разные аспекты 1917 г., что, с одной стороны, конечно, неизбежно искажало общее видение событийной ткани прошлого, но, с другой стороны, помогало удалять очередные «белые пятна» или же уточнять те или иные устоявшиеся интерпретации. Не стал исключением и предпоследний — 90-летний — юбилей: как и прежде, накануне и в ходе отмечания самой круглой даты крайне политизированные оценки, дававшиеся с очевидной оглядкой на общественно-политическую повестку 2007 г., уживались с обретением нового — уже собственно исторического знания.
Следующий раздел сборника обозначен как «Контекст». Судя по задумке составителей издания, он замышлялся как своего рода проекция прошлого опыта восприятия революционных юбилеев в сегодняшний день для того, чтобы сквозь ту же самую оптику взглянуть на 100-летие 1917 г., понять обстановку и атмосферу, которые далее в сборнике преломляются в более частные вопросы. Однако при ознакомлении с разделом становится очевидно, что в содержательном отношении сценарий и итоги 100-летия мало чем отличались от того, что было 10 лет назад: по-прежнему политизация и разного рода конъюнктурные интерпретации идут рука об руку с попытками обретения нового исторического знания, причем оба этих процесса, несмотря на свою, казалось бы, явную взаимную конфликтность, взаимно дополняют и достраивают друг друга. Можно даже так сказать: раздел «Контекст» — это очередное задействование инструментария, представленного в разделе «Предыстория», только более детально и подробно.
Так, если прежде Г. Бордюгов анализировал круглые даты 1917 г. хотя и в рамках заявленной и прежде неоднократно апробированной им модели пространства памяти, но вместе с тем все же с большим акцентом на взаимоотношения между властью и обществом, то применительно к 100-летию взгляд исследователя становится более диверсифицированным, что объясняется в первую очередь тем, что теперь юбилей реконструировался не ретроспективно, а одновременно с тем, как он подготавливался и проводился. В результате получилась сложная картина, в которой явственно прослеживаются действия многих интересантов внутри как власти, так и общества, но такая многосубъект- ность, как считает автор, в очередной раз не привела к «подлинному диалогу о прошлом — во благо настоящего» (с. 105).
Во второй работе раздела разбирается сценарий юбилея, предложенный и реализовывавшийся властью. Ее автор — Д. Андреев — показывает, что этот сценарий изначально подверстывался под президентские выборы 2018 г., а значит, все его смыслы и акценты определялись именно этой электоральной кампанией, которая протекала уже по прошествии года 100-летия российских революций. Автор утверждает, что, судя по целому ряду событий и знаковых заявлений, изначально вырисовывалась довольно цельная и проработанная концепция юбилея, которая была ориентирована на упрочение внутреннего единства общества через продвижение к национальному примирению между участниками гражданского конфликта, вспыхнувшего в 1917 г., хотя бы и век спустя. Однако впоследствии по каким-то непонятным причинам власть отказалась от подобной концепции и стала действовать дискретно и ситуативно, в режиме реакций на возникавшие события и информационные поводы, и изначально многообещающий идеологический проект не был реализован.
За разделом «Контекст» следует раздел «Среда» — это ре не некие конструкционные константы, которые предопределяют и формируют традиции юбилейного памятования и которые разбираются в разделе «Контекст», но вместе стем еще и не конкретные феномены определенного событийного ряда, приуроченного к 100-летию 1917 года. «Среда» — это общественная и институциональная оболочка для подобных феноменов. В разделе рассматриваются четыре подобные «среды» — монументальная, сетевая, молодежная и конфессиональная. Сразу обращает на себя внимание явное несовпадение ожиданий наиболее вероятного реагирования каждой из «сред» на юбилей с тем, как на самом деле в этих «средах» он переживался. Казалось бы, наиболее бурно должны были откликнуться на круглую дату в молодежном и сетевом сообществах. Однако в действительности обе указанные «среды» отреагировали противоположным образом, оказавшись фактически вне всей информационной повестки приуроченных к 100-летию мероприятий и акций, причем как официальных, так и оппозиционных или просто субкультурных.
Д. Люкшин и А. Межведилов, авторы статьи о молодежной «среде», показывают, что в целом юбилей прошел мимо поколения тех, кому сейчас
в районе 20 лет: представители данной возрастной группы либо в принципе отказываются воспринимать современность в системе координат вековой давности, либо, ассоциируя себя с протестным движением, не нуждаются в какой-то дополнительной легитимации в качестве оппозиционеров через обращение к реалиям революций 1917 года. П. Опалин считает, что «интерес онлайн-сооб- щества», продемонстрированный в отношении 100-летия 1917г., оказался несопоставимым с той «активностью сетей», которая была продемонстрирована в 2015 г. в связи с 70-летием Победы (с. 177).
И напротив, накал юбилейных страстей в двух других «средах» превзошел все ожидания. П. Черёмушкин наглядно демонстрирует, что «война памятников» бывает не только в ближнем и отчасти дальнем зарубежье: в преддверии и в течение юбилейного 2017 г. ее всполохи можно было регулярно наблюдать и в России. Автор связывает этот факт с заметной активизацией в последние годы официальной монументальной пропаганды, не всегда продуманной и корректной, а часто просто низкопробной, как правило, с реставраторским оттенком. С реальным прошлым и с теми оценками, которые на самом деле заслужили увековечиваемые сейчас в памятниках деятели прошлого, эта монументальная кампания, как считает исследователь, не имеет ничего общего. Аналогичной причиной — идеологическим заказом — объясняет С. Антоненко остроту юбилейных полемик и на конфессиональных площадках, прежде всего принадлежащих Русской православной церкви, которая, по словам историка, «начала вырабатывать собственную историко-богословскую концепцию относительно событий столетней давности» (с. 243) и тем самым провоцировать ответную реакцию тех сегментов общества, которые не готовы такую концепцию разделять.
В разделе «Рефлексии» собраны размышления авторов об уже собственно юбилейных феноменах — научных, просветительских и культурных. В принципе, этот раздел является ключевым для ответа на вопрос, что нового дал юбилей для осмысления революций 1917 г. и для их отражения в мире художественных образов. Что касается каких-то итогов академического понимания 1917г., то здесь, как полагает П. Акульшин, никаких прорывов в связи с юбилеем
не произошло: в основном продолжается источниковедческое освоение бескрайнего поля отдельных казусов, хотя в последнее время - в связи со 100-летием начала первой мировой войны - наблюдаются регулярные попытки вывести интерпретации 1917 г. на качественно новый уровень. В итоге, по метафорическому замечанию исследователя, «накопление новаций» все же подошло к некоему рубежу и готово превратиться в историографическую «реновацию» (с. 301). Не приходится говорить и о складывании какого-то отличного от сохранившегося и даже укрепившегося в постсоветскую эпоху «черно-белого» взгляда на лидеров 1917 г.: в то время как профессиональные историки, даже подходя к неким концептуальным обобщениям, предпочитали игнорировать устоявшиеся оценочные стереотипы известных персон, интересы непрофессионалов удовлетворялись в основном представителями СМИ, и, по словам Т. Филипповой, «журналистский тип презентации темы выглядел наиболее ярким» (с. 269). Вместе с тем художественная юбилейная «рефлексия» оказалась довольно блеклой. Анализировавший ее Б. Соколов усматривает причину, помешавшую революционной теме прозвучать в современной культуре наподобие того, как она заявляла о себе в первые послереволюционные десятилетия, особенно в довоенный период, втом, что все наиболее раскрученные проекты делались по государственному заказу. Сама же «революционная тема» для нынешних деятелей культуры «является далеко не самой актуальной и увлекательной» (с. 422), к тому же сегодняшняя «духовная индустрия» в принципе переживает не лучшие времена.
Не справились со своей ролью популяризаторов подлинной и объективной информации о прошлом российские архивы: автор считает, что они просто отрабатывали поступившую сверху «негласную установку» на пропаганду исторического «примирения» всех вовлеченных в события 1917 г. сил (с. 349) — точнее, их современных наследников. Не лучшим образом показали себя и выставки: по словам И. Давида, наиболее резонансные из просветительских задумок были посвящены не «единой революции от Февраля до Октября», а ее наиболее зрелищным фрагментам (с. 452), не оказали ожидавшегося воздействия на аудиторию и арт-проек- ты, в том числе и дорогостоящие.
Содержание раздела «Страна» легко понять уже из самого его названия: авторы собранных здесь материалов отслеживали события юбилейного года в Санкт-Петербурге, «колыбели» обеих революций 1917 г., Нижнем Новгороде как примере нестоличного мегаполиса, а также на Урале, который в данном случае может восприниматься двояким образом — как образ глубинной России и одновременно как граница мевду Европой и Азией. Из всех трех материалов явственно видна по сути одна и та же картина: в России юбилейные события развивались практически по такому же сценарию, как и в Москве, — переменчивая и в целом так и не оформившаяся как нечто цельное официальная позиция и общественная апатия приводили к разноголосице, отмечанию юбилея в отдельных группах «по интересам», но в целом событие не «прозвучало». Причем не «прозвучало» даже в «революционной» Северной столице, потому что, как считает Ю. Басилов, «тема революции утратила свое значение как основного события городской идентичности» (с. 490). Самобытному нижегородскому сценарию юбилея, по мнению А. Маслова и М. Сапрыкиной, помешала «мининская тема» и превращение города в эпицентр нового праздничного эквивалента 7 ноября — Дня народного единства (с. 509). А. Антошин фиксирует, что большинство уральцев «индифферентно» восприняли круглую дату (с. 537), и это несмотря на то, что именно в Екатеринбурге оборвалась жизнь последнего императора и его семьи и именно здесь десятилетия спустя формировалась политическая карьера будущего первого президента России — главной революционной фигуры конца 80-х — начала 90-х гг. прошлого века.
Таким же «говорящим» выглядит и название раздела «Мир», в котором рассказывается, как отреагировали на 100-летие революций в России за ее нынешними пределами. Здесь на одном полюсе оказалось ближнее зарубежье, где в большей или меньшей степени, демонстративно или завуалированно протекал один и тот же процесс, который Л. Гатагова описывает как переформатирование прежнего «советского мифа» 1917 г. в «современные интерпретации, сотканные из фрагментов многослойной, многоаспектной и противоречивой хроники революции» (с. 567—568). На другом полюсе можно поместить, например, Скандинавию, где, по словам К. Фредериксена, общественностью хотя и был продемонстрирован «высокий интерес» (с. 745) к революционному российскому
1917 г., но вместе с тем этот интерес, как это видно из представленного автором материала, имел преимущественно «музейный» характер.
Симптоматично, что почти во всех остальных случаях можно смело говорить о той или иной мифологизации революций 1917 г. с явной оглядкой на Россию сегодняшнюю. (Из стран, в которых проводился мониторинг, обратная картина наблюдалась лишь в Японии — и то, похоже, лишь потому, что X. Вада, анализировавший юбилейный год в своей стране, сделал больший акцент на восприятии 100-летия именно в академических кругах.)
Например, даже на Балканах, где, как считает Н. Дедков, юбилей отозвался не более чем «тихими отзвуками», подобное отсутствие интереса может быть объяснено тем, что, по мнению исследователя, современная Россия воспринимается в качестве реинкарнации империи дореволюционной или советской и не рассматривается в качестве «носительницы революционных идей» (с. 587). Однако если новая балканская мифологизация РФ и продемонстрированное в странах региона нежелание связывать Россию с какой-либо революционной традицией являются следствием благорасположенности к нашей стране, то новая польская мифологизация использовала юбилейный повод для того, чтобы, по словам Т. Бохуна, встроить революционное прошлое в контекст застарелых «негативных стереотипов и враждебных чувств» (с. 723). Из статьи Д. Бебеши и А. Коллонтари следует, что и в Венгрии, которая в последнее время демонстрирует свое несогласие со многими процессами, протекающими в единой Европе, и придерживается особой - отличной от продекларированной евроструктурами - линии в отношении РФ, юбилей не вызвал «ностальгически-праздничных настроений», поскольку пробудил в памяти ассоциации в том числе и с эпохой подконтрольного существования страны в рамках Восточного блока (с. 605). Даже в Испании, у которой в прошлом не было никаких конфликтных пересечений с Россией (за исключением разве что участия советских спецов и добровольцев в гражданской войне во второй половине 1930-х гг.), 100-летие 1917 г., как замечает X. Фаральдо, «в целом было воспринято с политизированной и ненаучной точки зрения», правда, в данном случае не из-за отношения к сегодняшней РФ, а вследствие своей внутренней политической повестки (с. 690).
Аналогичная ситуация наблюдалась и в Италии, где, по словам 0. Голенковой и С. Мерло, юбилей стал «поводом поговорить еще раз о коммунизме, который многие считают вновь популярным» (с. 711), и тем более в Латинской Америке, известной своими левыми настроениями. Там юбилей привлек к себе заметное внимание. 0. Голенкова и X. Йепес отмечают любопытный факт: политизированность круглой даты и ее привязка к дню сегодняшнему оказались в центральной и южной частях Западного полушария настолько сильными, что даже сугубо научные мероприятия, приуроченные к юбилею, были проникнуты не академическими, а откровенно идеологическими настроениями (с. 681). В этом же ключе празднование имело место и в Китае. И. Ли считает, что «фактологическое содержание события» воспринималось там как второстепенное, а на первом месте оказались «политико-идеологические смыслы» (с. 656). Не стали исключением и страны — «законодатели моды» на революционные юбилеи. С. Лиманова и Р. Мазюй показывают, что во Франции внимание к революциям 1917 г. в связи с их 100-летием было «неразрывно связано с рассуждениями о нынешнем положении России в мире» (с. 803). А в США, по свидетельству Е. Белл, на фоне отсутствия общественного интереса к юбилею и распыленности прозвучавших в связи с ним академических суждений о 1917 г. тема современной России всплывала вне всякого контекста круглой даты, хотя последняя все же нашла отражение в ряде арт- и медийных проектов. На этом фоне восприятие юбилея в Великобритании и Германии выглядело несколько более основательным. Дж. Ле Джун отмечает, что в Англии это событие «воспринималось
всерьез и вызвало заметную полемику на научных площадках и в средствах массовой информации» (с. 599), а в Германии, как констатирует В. Хеделер, не только обнаружился немалый общественный и научный интерес к 100-летию 1917 г., но и стали более заметными попытки левых сил пересмотреть революционный опыт России с целью его адаптации к современным реалиям.
Заключительный раздел сборника называется «Образы». В нем представлен подготовленный и прокомментированный С. Щербиной обширный иллюстративный ряд плакатов, картин, коллажей и иных артефактов, посвященных 1917г., причем автор начинает с «образов», возникших синхронно тому событию, которое они отражают, и доводит свою подборку до настоящего времени. Исследователь говорит о превращении основных образов, связанных с революциями 1917 г. (преимущественно Октябрьской), в мемы и прослеживает их смысловую динамику на протяжении всего последующего столетия.
Рассмотренный сборник представляет собой принципиально новый способ анализа исторического события, который делается не просто с определенной дистанции, отделяющей анализирующего субъекта от рассматриваемого им объекта (таким образом осуществляется абсолютно любое историческое исследование), но именно с учетом этой дистанции, с оценкой подобного временного лага и самого исторического повода во взаимном влиянии друг на друга, а также во влиянии их обоих на текущий момент, вследствие чего последний также оказывается в фокусе внимания. Понятно, что в данном случае речь идет не о классическом историографическом исследовании, а о некоем новом междисциплинарном подходе, который может быть чрезвычайно перспективным, в том числе и для традиционного изучения истории и историографии.


О.В. БЕЛОУСОВА

 

tpp