Федору Крюкову

Старая тонкая книжечка, чуть более полусотни страниц… Бумага серая, местами пожелтевшая, похоже – газетная. Лучше, вероятно, найти не смогли. Шрифт блеклый, плохо читается. Место издания – Усть-Медведицкая станица. Год издания – 1918-й…

На обложке название: «Родимый край»… Ф. Крюкову…

Случайно сохранившийся до наших дней экземпляр – осколок ушедшего навсегда русского прошлого, свидетель скорбных раздумий и затаенных ожиданий горсточки русской донской интеллигенции в дни «развала и бессилия России».

Смутное время. Вот уже год как над всею Россией горит пламя братоубийственной «гражданской» войны. Германский фронт брошен для того, чтобы открыть фронт внутренний, «классовый». Германская армия вступила в пределы России, заняв хлебные губернии Юга, отделила Прибалтику, Украину, Крым, Кавказ. Развал и бессилие повсюду.

Не остался в стороне и Дон. По нему Мамаем прошел девятый вал большевистской злобы и мести. Зимой и весной 1918 года первые кровавые опыты уже поставлены Историей над этим глухим и благодатным краем, первые сотни и тысячи невинных жертв… И как ответная реакция – общее восстание казаков весной 1918-го, освобождение донской области, создание собственного Донского правительства.

Несколько интеллигентов в глухом углу России, у слияния рек Дона и Медведицы, где расположилась эта старая казачья станица, соединились вместе, чтобы выразить в это трудное время свои добрые чувства Федору Крюкову, своему соотечественнику, писателю, общественному деятелю. Поводом был избран творческий юбилей – четверть века начала его литературной деятельности. Трогательные страницы: выражения любви и признательности, веры в родной край, в его будущее и – надежды на возрождение жизни… Почему же мысли и чувства казачьих интеллигентов оказались в поле притяжения именно этого имени? Кто он был – Федор Крюков?

Прошло немного времени после выхода этой небольшой книжечки. Новые истребительные волны раз за разом накатывались на Дон, пока не захлестнули его. Всеобщее разорение, гибель в конечном счете половины взрослого мужского населения, уход остатков Донской армии в эмиграцию… Весь этот старый мир многовековой прочной жизни исчез, растаял, погрузившись в пучину забвения, так что даже и воспоминание о нем грозило жестокими земными карами…

Почти на три четверти века погрузилось в небытие и имя Федора Дмитриевича Крюкова. Советская эпоха «не знала» такого писателя, тщательно следила за тем, чтобы и мы, простые граждане Советской России, не проведали каким-либо путем о его былом существовании. Лишь немногие, помнившие писателя, чтившие его талант, сохраняли память о нем и донесли ее до наших дней.

«Перестройка» России конца ХХ-го века, новый развал и распад страны, отменили (на всегда ли?) старые табу и запреты. Сегодня всем нам, мучительно переживающим эту затянувшуюся смутною пору, близки и понятны чувства и мысли соотечественников из 1918-го года. Так же как и они, мы ищем опоры для нашей веры, всматриваясь в будущее, мы ждем ответа на вопросы – как жить, на что надеяться, к чему стремиться.

Предлагая вниманию читателя небольшой сборник из 1918-го года, мы хотели дать ему возможность проникнуть хотя бы на короткий миг в мир русских людей, которые в глухом углу России были «унесены ветром» революции и гражданской войны, пережили гибель и крушение родины и, несмотря ни на что, пытались сохранить и отстоять свое человеческое достоинство.

И конечно же мы хотим дать возможность русскому читателю в начале XXI века ближе познакомиться с личностью Федора Крюкова, «который всею своею жизнью и деятельностью» служил «делу собирания и объединения нашей разбитой и опозоренной родины». Чтобы и сегодня его творчество и пример его личной судьбы могли служить России, ее исцелению и возрождению.

Родился Федор Дмитриевич Крюков на верхнем Дону в станице Глазуновской, раскинувшейся в низовьях левого притока Дона – Медведицы, в рядовой казачьей семье. Простое происхождение, однако, не помешало ему в условиях Императорской России раскрыть свой талант. Он с отличием закончил гимназию, а в дальнейшем – Историко-филологический институт в С.-Петербурге, стал педагогом. Одновременно, еще в годы учебы в Институте, Федор Дмитриевич начал заниматься литературной деятельностью, которая постепенно стала основным содержанием его жизни.

Из глухого угла, которым в те годы была его родная станица, он выбирается на простор «большой» жизни – Орел, Нижний Новгород, С.-Петербург… Печатается в столичных газетах и журналах. Становится известным в литературных кругах, поддерживает общение с В. Короленко, М. Горьким… Но за всем этим ростом прослеживается одна особенность: он не только не порывает со средой, из которой вышел в большую жизнь, но внутренняя, глубинная связь его со своей «малой» родиной усиливается, обостряется. «Родимый край» влечет его к себе с неослабевающей силой.

Девятнадцатый век, ускоряющееся развитие России, ее модернизация и «приобщение» к западной цивилизации породили проблему «лишних людей». Многочисленные верхи правящего слоя все более ощущали себя в России «европейцами», создавая в столицах соответствующую культурную и социальную среду, «малую Европу», со своими особенными интересами, идеологией. Подобным же путем развивалась нарождавшаяся российская интеллигенция, быстро приобщаясь к российской городской культуре европейского типа и разрывая свои связи с народными низами, из которых она выходила. Таким образом к началу ХХ века происходило быстрое разложение традиционного русского общества, державшегося на крестьянской массе, монархическом строе и национальной идеологии, выработанной прежде всего под воздействием Православия.

Проблема эта остро стояла и перед Федором Крюковым, именно эта тема была центральной в первых его крупных литературных опытах – в «Казачке» и в «Дневнике учителя Васюхина». Потеря органичной связи и взаимопонимания – благодаря образованию и совершенно отличным условиям жизни и деятельности – с простой народной средой остро переживалась писателем. Однако одно обстоятельство предопределило последующий его жизненный путь: чувство любви к Дону, к «родному краю», к населяющему его народу. Любви, которая повседневно наполняла быстротекущую жизнь и придавала ей особенный смысл.

Федор Дмитриевич регулярно, два-три раза в году приезжал в Глазуновскую. Здесь он не только участвовал в текущей хозяйственной жизни, в полевых работах, принимал заботу о родных, а позднее усыновил и стал воспитывать ребенка, Крюков сохранял активный интерес к станичной жизни, участвовал в ней, реально помогая станичникам в разрешении возникавших трудностей. Все это со временем создало ему высокий авторитет среди казаков и выдвинуло на поприще общественной деятельности: в 1905 году Крюкова выбрали депутатом 1-й Государственной Думы, где он пытался активно отстаивать интересы рядовой казачьей массы.

Его мысли и чувства были во многом направлены на то, чтобы помочь своему родному краю, чтобы использовать свои знания и способности для улучшения тяжелой и непростой жизни рядового казака – чтобы «послужить» своей родине. Со временем этой «службой» стала его литературная деятельность. Многогранная, она прежде всего сосредотачивалась вокруг изображения донской жизни и выдвинула его в первый ряд писателей Дона общероссийского масштаба. Крюков, по словам Короленко, «первым дал нам настоящий колорит Дона».

Все это предопределило характер его творчества – основным художественным методом становится подлинный реализм. Крюкова интересовали в окружающей жизни реальные человеческие отношения и переживания, действительные сложности и противоречия окружающей его русской жизни. Как опытный наблюдатель, он подмечал многие пока еще, быть может, малозаметные изменения народной жизни и психологии. Тонкий ум и разностороннее образование позвоили увидеть за отдельными фактами цельную, хотя и противоречивую картину народной жизни. А доброе чувство к своим героям, которыми фактически стала вся масса простого народа, неизменно сопровождало его очерки и рассказы, исцеляя душевные раны и врачуя сердца.

Февральский переворот 1917 года открыл новую страницу в истории России, страницу трагичную и тяжелую. События того времени были мифологизированы сразу же, причем каждая из сторон, принимавших в них участие, создавала «свою» мифологему – классовую или национальную, «белую» или «красную», монархическую или «демократическую»… И главная из них – мифологема о Революции (Февральской
и/или Октябрьской), как неизбежном, поступательном, «прогрессивном» движении русской истории. Лишь немногие из современников могли реально оценивать характер и масштаб происходящих перемен.

С первых дней февральского переворота Федор Крюков с тревогой наблюдал за развитием событий: за нарастающей анархией, злобой и волной насилия, захлестывавшими русскую жизнь. Первое появление «большевиков» на Дону, в его родных местах[1], окончательно определило его дальнейший путь, он встал в ряды бойцов – защитников родины от той массы «просвещенных революционным сознанием», которая, как писал Крюков в 1919 г., «…обрела лик звериный. И с этим ликом быстро дошла до логического конца – и вот, мы видим воочию воскресение пещерного периода человеческой истории: люди простые, трудящиеся, мирные скрываются в пещерах, степных пустырях, лесах, на островках; цветущие степи окутаны дымом пожарищ; вернулись преступные муки, пытки, сожжения детей и женщин. Стон и вопль отчаяния оглашает знакомую ширь родного края…»

Федор Дмитриевич Крюков был в эти годы среди тех, кто не поддался искусительным миражам быстро текущего калейдоскопа событий. В марте 1917 г. он, по природе своей и убеждениям казак-демократ, единственный среди членов руководства партии Народных социалистов голосовал против провозглашения республики, за сохранение конституционной монархии и в знак протеста против политической беспринципности вышел из партии. Как больно было, наверное, видеть ему происходившее – моральное падение, малодушие окружавших его людей.

«То, что называют теперь великой революцией… в сущности, есть не революция и даже не политический переворот, а распад, разложение, государственное и социальное…» – писал 7 мая 1917 г. в своем дневнике его современник, русский историк С. Б. Веселовский и слова эти полностью разделял и Федор Крюков. – «…Я совершенно ясно вижу на себе отражение и проявление общей деморализации, составляющей самую сущность нашего крушения и распада всего государства и общества. У всех утрачена вера в себя и свои силы, утрачен стыд и затемнена совесть. Утрачено совершенно желание работать и сознание необходимости труда…»[2]

Очерки Крюкова, публиковавшиеся в 1917–1918 гг. показывают, что в «годину смуты и разврата», когда множество российских душ поддалось соблазну малодушия и предательства, злобы и эгоизма, оправдания «революционного» насилия, Федор Дмитриевич испытание выдержал – остался преданным родине, верным своим идеалам гуманизма и добра. Он не уклонился от выпавшего ему жребия, до последнего своего вздоха активно участвовал в борьбе за восстановление России. В августе 1918 г. Крюков был избран Секретарем Войскового Круга области Войска донского, помимо этого он редактировал правительственные «Донские ведомости», был директором Усть-Медведицкой женской гимназии.

И, конечно же, в эти годы он занимался главным делом своей жизни – литературой. Главное теперь – успеть запечатлеть это страшное трагическое время, сказать читателям будущей возрожденной России правду о том, что произошло, попытаться исцелить заблудшие души.

В советское время часть архива Федора Крюкова сохранил близкий друг детства, соратник по антибольшевистской борьбе на Дону, профессор-металлург Николай Пудович Асеев. Позднее, этот петроградский архив хранила племянница Н. П., Мария Акимовна. Среди бумаг сохранились ее выписки из писем Ф. Д. Крюкова к Н. П. Асееву тех грозных лет:

«Коля. Береги архив, он мне будет нужен. Это мое вечное поселение на земле. Там есть некоторые сведения, которые пригодятся кому-либо. Это на случай, если меня не будет… Я не изменю своей веры и своих убеждений до конца своих дней. За это время я столько пережил, столько перестрадал и передумал… Если мне поможет Бог, то я порадую тебя и друзей. Необходимо жить только тем, что хочешь сказать. Я много брожу по нашим садам, степи и любуюсь игрой света и тени. Учусь у природы доброте и терпению. Я каждый день приобщаюсь к чувству прекрасного. Я глубоко верю, что настанет время, когда наш народ победит все…»[3]

Скончался Федор Крюков в тифозном беспамятстве 20 февраля 1920 г. во время отступления Донской армии, был тайно похоронен в станице Новокорсунской, что на Кубани. Его прах так и не был потревожен до сегодняшнего дня – могила его безвестна, нет на ней даже креста. Судьба сжалилась над ним, она уберегла Крюкова и от застенков ЧК–ГПУ, и от неизбывных картин опустошенного, обесчещенного и разграбленного родимого края, и от невыносимого для сердца чувства непоправимого крушения всего, что было близко и дорого ему в этом мире.

Свыше восьмидесяти лет прошло со дня кончины писателя. Федор Дмитриевич Крюков жил скромно, не рвался в первые ряды популярных литературных или общественных деятелей, не успел издать даже собрания своих сочинений (вышел лишь 1-й том в 1914 г.), а ведь написанного им хватило бы на 10 томов. Он лишь хотел всю жизнь своим словом – служить родному краю. Его творчество принадлежит к классическому наследию русской литературы. Оно пронизано чувством единства человека и природы, Божьего Мира, оно несет светлые и добрые слова, обращенные к людям, напоминающие им о том, что все люди – братья, а человечество – их общая семья.

Но помимо всего этого Федор Крюков оставил потомкам тайну, которая не разгадана и по сей день. Известно, что, начиная с 1912 года он писал большое произведение о Доне. Но литературный архив его до нас не дошел, донская часть архива пропала во время гражданской войны. Все годы коммунистической власти его имя было под полным и жестким запретом: в Советской энциклопедии 30-х годов можно встретить имена даже таких «белогвардейских» писателей как И. Бунина, И. Шмелева, но о Ф. Крюкове – никаких упоминаний нет. И так эта линия продлится почти до 1990-го года. Глухое молчание связано с тем, что его имя было названо в 1928 году как имя настоящего автора романа «Тихий Дон» с первых месяцев появления романа в печати.

Впервые тему авторства Ф. Крюкова уже в наше время поднял Александр Солженицын в 1974 году в книге «Стремя «Тихого Дона»[4], а позже – Рой Медведев в 1975 г.[5] За последнее десятилетие появилась уже обширная литература, посвященная этой уникальной проблеме авторства романа, получившего общемировую известность и признание. В этой небольшой статье было бы неуместно вдаваться в подробное обсуждение вопроса. Но все же на два обстоятельства, указывающих на действительно существующую связь Федора Крюкова с «Тихим Доном», мы хотим здесь указать.

Первое – это строфы старинной казачьей песни, взятые эпиграфом к роману «Тихий Дон»: «Не сохами-то славная землюшка наша распахана…» Именно эти же самые строфы приводил Федор Крюков в своем очерке в далеком 1919 году: «…в простых, скупых на краски и подробности словах о великой скорби родной земли чувствовались и бездонное горе сиротства, и отчаяния пустых полей, усеянных костями воинов, погибших за родной угол… Казалось, что вся скорбь, вся туга и тоска, и горячая жалоба, вылившаяся в этой печальной старинной песне, есть только исторический памятник…»[6] Отлитые в народной памяти – воспоминания о пережитых в стародавние времена страданиях и бедствиях. Бедствиях, которые вдруг явились вновь – вернулись и вошли страданиями и «пещерными» временами в повседневную русскую жизнь…

Слова этой старинной песни служат как бы символом «Великой и бескровной» революции – разыгравшегося нового издания русской анархии и самозванства начала ХХ века. «Тихий Дон» оказывается, таким образом, в одной общей идейной и литературной линии с творчеством Федора Крюкова последних лет его жизни.

Второе – название главного места действия романа, единственного вымышленного топонима «Тихого Дона», хутора Татарского, происхождение которого до сего дня никем прояснено не было. Теперь же оказалось, что появление его и раскрытие внутреннего смысла следует искать в творчестве Федора Крюкова, для которого образ Татарника (цветка-татарника) в те годы виделся символом борьбы казачества за свою родину:

«И как колючий, стойкий репей – татарник растет и закаляется в тревогах и невзгодах боевой жизни будущий защитник Дона – босоногий, оборванный Панкратка, предпочитающий сидению в погребке с лягушками пыль станичной улицы под грохот канонады. Есть неожиданная прелесть в этом сочетании неистребимой жизненной энергии и близкого веяния смерти.

Необоримым Цветком-Татарником мыслю я и родное свое Казачество, не приникшее к пыли и праху придорожному, в безжизненном просторе распятой родины...»[7]

Название казачьего хутора в романе символизирует несгибаемую стойкость и жизненную силу родного Крюкову казачества в отчаянной и почти безнадежной борьбе его за свое существование и свободу!

Герои Федора Дмитриевича Крюкова навсегда вошли в сердца современных читателей, живут в нас, призывая к мужеству и доброте, верности и любви к родине...

«...Я лишь один денек успел провести в ней, поглядел на руины сожженного и опустошенного родного гнезда, родные могилы. В душе – печаль. И вместе – ровное чувство спокойной убежденности, что этапов, определенных судьбой, ни пеш не обойдешь, ни конем не объедешь.

Я гляжу на разрушенный снарядом старенький куренек, на обугленные развалины – обидно, горько. Но нет отчаяния! Пройдем через горнило жесткой науки, будем умней, союзней, и, может быть, лучше устроим жизнь.

Осенний день тих, тепел и хрустально-прозрачен. Выстрелы бухают гулко и четко, и все как будто прислушалось к ним. Только в перерывах раскатистого грохота в притаившейся тишине опустелого хутора где-то тихо-тихо звенит тонкий голосок, причитывают по мертвому – и тонким жалом тягучей тоски впивается в сердце монотонная мелодия».

И сегодня для нас снова, как и восемь десятков лет назад как завет звучат добрые и мудрые слова Федора Крюкова:

«…обидно, горько. Но нет отчаяния! Пройдем через горнило жесткой науки, будем умней, союзней, и, может быть, лучше устроим жизнь».

[1] См., например, Ф. Крюков. «В углу». В кн.: «В углу: Начало гражданской войны глазами русских писателей. П. Н. Краснов. Ф. Д. Крюков. И. А. Родионов», М., 2001. С. 41–66.

[1] С. Б. Веселовский. Дневник. – «Вопросы истории», 2000, № 6, с. 123. Запись от 27.02.18 г.

[1] Опубликовано в кн.: А. Г. Макаров, С. Э. Макрова. «Цветок-Татарник. В поисках автора «Тихого Дона»: от М. Шолохова к Ф. Крюкову», М.., 2001. С. 477.

[1] Д*[И. Н. Медведева-Томашевская]. «Стремя «Тихого Дона». Париж, YMCA-press, 1974. См. в кн.: «Загадки и тайны «Тихого Дона». Итоги независимых исследований текста романа. 1974–1994». Самара, P. S.-пресс. С. 5–94.

[1] Р. А. Медведев. Куда течет «Тихий Дон»? (на фр.) Париж. 1975; «Загадки творческой биографии М. А. Шолохова» (на англ.), Кэмбридж, 1977.

[1] Донские ведомости, №116, 21 мая (3 июня) 1919., с. 1. / Опубликовано в кн.: А. Г. Макаров, С. Э. Макрова, указ. соч., с. 488.

[1] Ф. Крюков. «Цветок-Татарник». – Донская речь, 12 / 25 ноября 1919 г. / См. там же, с. 491.

[2] С. Б. Веселовский. Дневник. – «Вопросы истории», 2000, № 6, с. 123. Запись от 27.02.18 г.

[3] Опубликовано в кн.: А. Г. Макаров, С. Э. Макрова. «Цветок-Татарник. В поисках автора «Тихого Дона»: от М. Шолохова к Ф. Крюкову», М.., 2001. С. 477.

[4] Д*[И. Н. Медведева-Томашевская]. «Стремя «Тихого Дона». Париж, YMCA-press, 1974. См. в кн.: «Загадки и тайны «Тихого Дона». Итоги независимых исследований текста романа. 1974–1994». Самара, P. S.-пресс. С. 5–94.

[5] Р. А. Медведев. Куда течет «Тихий Дон»? (на фр.) Париж. 1975; «Загадки творческой биографии М. А. Шолохова» (на англ.), Кэмбридж, 1977.

[6] Донские ведомости, №116, 21 мая (3 июня) 1919., с. 1. / Опубликовано в кн.: А. Г. Макаров, С. Э. Макрова, указ. соч., с. 488.

[7] Ф. Крюков. «Цветок-Татарник». – Донская речь, 12 / 25 ноября 1919 г. / См. там же, с. 491.

Федору Крюкову, певцу Тихого Дона